Йожеф Лендел - Избранное

За ужином дядя Тони, который даром что не доводился Пиште родичем, но всегда дружелюбно, хоть и редко, обращался к нему, спросил:

— Ну, что, Пишта, красивый город Пешт?

— Красивый, — ответил мальчик. Он знал: так надо отвечать.

— А Парламент красивый?

— Да.

— Даже можно сказать: прекрасный, — поправил дядя Тони. — А крепость?

— Прекрасная, — послушно ответил Пишта и добавил: — Только я ее не видел. Ее надо смотреть в день святого Иштвана.

— Так удачно, как Будапешт, не расположен ни один город в мире, — заметил дядя Тони.

— Да, — согласился мальчик, хотя и не знал, что значит расположение города и есть ли у Будапешта соперник по этой части.

— А дома? Высокие, а?

— Я думал, они выше, — ответил Пишта. Когда он, бывало, мечтал о Пеште, о столице, то и вправду представлял себе улицы его гораздо красивее, а дома — гораздо выше.

— Видали, каков! — добродушно засмеялся дядя Тони.

— Эй ты, Чернорабочий! — довольно громко произнесла Маргитка.

Аннушка снова надула щеки, а потом громко выпустила воздух. Но вот бабушка рассердилась на него по-настоящему. Она махнула рукой и, обратясь к зятю, предрекла сдавленным голосом: «Не выйдет из него ничего путного».

В глазах у матери заблестели слезы. Она прижала Пишту к себе и погладила по голове: «Ложись-ка спать, ты совсем сонный…»

Пишта выскользнул из комнаты. Он разделся в бабушкиной клетушке, костюм тщательно сложил и повесил на стуле, как того требовала старуха.

Но слова, сказанные ею, врезались в сознание и вызвали безотчетную неясную боль. Запомнились, хотя и не были понятны. И произнесла она их так, что прозвучали они не предсказаньем, а проклятьем.

Перевод С. Фадеева.

Старый хирург, профессор Адам Адамфи официально не занимал никакой должности в больнице. Он больше не числился штатным врачом, а скорее сам нуждался в медицинском обслуживании, так что старика только из жалости и уважения к славному прошлому держали при больнице — у него не было никого из близких, и совесть не позволяла его молодым коллегам указать старику на порог; в любом другом месте, вне больницы ему наверняка было бы хуже.

Бедняга стал «ходячей мумией», или «мощами», как называли его молодые врачи.

Все же иногда, хоть и редко, он облачался в белый халат и, мерно кивая головой, обходил палаты, где в былые времена каждый больной ловил его взгляд, пытаясь прочесть в глазах врача надежду на выздоровление, а сестры и начинающие врачи трепетали, когда на них за малейшее отступление от правил мог обрушиться его гнев. Теперь некогда грозный хирург был всего-навсего кроткой и безобидной тенью, и никто не мешал ему расхаживать в белом халате, если уж старику так нравилось.

Иногда он неделями не показывался из своего кабинета, теперь уже, по сути дела, больничной палаты. Однажды прошел ядовитый слух, будто в спешке, не найдя горшка, он оправился в собственный ботинок. Но всем разговорам пришел конец, с тех пор как Маргит, старшая операционная сестра, много лет знавшая Адама Адамфи, стала ходить за ним, никого при этом даже близко к нему не подпуская…

В то утро старый профессор в своем неизменном белом халате, мерно кивая головой, забрел в приемный покой. Главный врач и его ассистент Амбруш Яром, крепко сложенный, но несколько бледный молодой человек, осматривали больного, которого только что доставила «скорая помощь». Оба попросту не заметили старика хирурга, застывшего рядом.

Пациент — мужчина лет тридцати, полный, с признаками ожирения; у него воспаление брюшины, высокая температура. При осмотре выяснилось, что и сердце у больного крайне изношенное, так что он, без сомнения, умер бы на операционном столе.

— Не операбелен, — заключил главврач. — Поместите его в четвертую палату!

Санитарка уже развернула было каталку к выходу.

— Стойте! — неожиданно поднял руку Адамфи, протестующе, повелительно. — Немедленно оперировать!..

Санитарка остановила каталку.

— Позвольте, господин профессор, но сердце…

— Оперировать!

— Господин профессор, вы не прослушали его сердце… Больной… — вежливо улыбаясь, попытался объяснить элегантный главврач, но Адамфи снова прервал его:

— Знаю! Мне достаточно было взглянуть на цвет лица. Полчаса его сердце выдержит.

— Брюшная полость вся заполнена гноем. Если учесть, что и часа было бы мало… Летальный исход во время операции…

— Ну а если не оперировать?