Ирина Гуро - На суровом склоне

Впервые в их жизни отец не был занят делами и мог посвящать Оле все свое время. Эти дни «домашнего ареста» были для нее тихими и счастливыми.

В своей молодой беспечности она не замечала, как внезапно постарел отец, не догадывалась о его бессонных ночах, жестоких его опасениях, о предчувствии неминуемого и позорного конца.

Отправка отца в крепость обрушилась на Ольгу ударом страшным. И сразу сделала ее старше и решительней.

Узнав о смертельной опасности, нависшей над ее отцом, юная дочь генерала Холщевникова отправилась в столицу, чтобы «упасть к ногам царя и вымолить спасение отцу». Она на разные лады представляла себе, как это произойдет.

К царю Ольга Ивановна допущена не была, ее принял военный министр генерал Редигер. Он проявил большое внимание к барышне Холщевниковой и добился — что было нелегко! — пересмотра дела читинского губернатора.

Этот демарш военного министра закончился весьма романтично: пятидесятидвухлетний Александр Федорович Редигер влюбился в Ольгу Холщевникову и женился на ней. Последнее обстоятельство вынудило Редигера уйти в отставку, — впрочем, подготовленную еще ранее положением дел, — выдержать огромный скандал в обществе и тяжбу в святейшем синоде, щедрое «возмещение потерь» первой жене движимым и недвижимым имуществом, после чего новобрачные выехали в свадебное путешествие за границу.

«Я, кажется, писала вам, что генерал Редигер обращался к государю по делу моего отца. Был закрытый суд из генералов… Отец был освобожден от крепости… Моего отца спас от смертной казни генерал Редигер. У меня долго хранилась телеграмма из Читы: «По распоряжению генерала Гродекова, мною полученному, генерал Холщевников сегодня выехал в Петербург. Военный губернатор Забайкалья Сычевский». Получив эту телеграмму, я поехала в цветочный магазин и заказала роскошный букет чайных роз. Но послала его министру анонимно, надеясь, что он, Редигер, догадается, что это от меня. Хотелось на карточке написать: «Если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее»… Папино дело долго еще тянулось, и я решила, как только оно кончится, пойду благодарить… Как-то я зашла в одну фотографию и увидела портрет военного министра…»

Ольга Ивановна тут же заказала маленькую копию и вставила ее в медальон, который носила на груди.

«…Я была счастлива, что медальон со мной и никто об этом не знает. Наконец, 12-го декабря я могла идти к военному министру. Он принял меня очень любезно, расспросил, как мы живем, успокоился ли отец и тому подобное… Он сказал: «А вы меня совсем забыли, три недели прошло». — «Нет, я никогда не забывала вас, вот доказательство», — и я открыла медальон. Этим было все сказано…»

Было нечто кощунственное в спокойствии, разлитом в голубых снегах вокруг, в безмятежной неподвижности редких сосен на склонах сопок.

В сумерки обессиленные узники уснули. Они не слышали, как сменялся конвой и как на внутренний пост в вагоне заступил немолодой солдат с бородкой. Он зажег новую свечу от огарка в железной клетке фонаря над дверью. Потом он поискал кого-то глазами среди уснувших.

Борис проснулся среди ночи. Свеча оплывала, и по этому он понял, что уже поздно. Он не помнил, что ему снилось, но во сне он был счастлив. И, стараясь вспомнить, что же он видел в этом длинном, запутанном и радостном сне, он снова забылся.

Что это? Где он? Чей это голос за стеной: «Кто идет? Стой!» В окнах, забранных решеткой, еще темно. Еще ночь. Но сна нет, тоска вытесняет сон, захватывает Бориса и цепко держит.

У двери выступает из темноты фигура солдата. Он делает шаг, разыскивает кого-то среди узников. Борис, притворяясь спящим, в свою очередь, рассматривает солдата. Где он видел это немолодое лицо? Выражение его странное: не любопытное, не злобное, нет, скорее — боязливое.

Слабая надежда, неясное предчувствие охватывают Бориса. Он пошевелился. Солдат отступил, затоптался под фонарем.

Борис снова опустил голову на соломенную тюремную подушку — померещилось! Он все время ждал чего-то. Но чего можно было ждать в этой тюрьме на колесах, готовой вот-вот покатиться в неизвестность?

— Иди за мной, — услышал он шепот. Давешний солдат стоял у двери. Эти слова произнес он, это не померещилось Борису, нет. Значит, он не зря ждал чего-то. Чего? Ах, все было просто! Он был в таком горе, что ждал невозможного.

Борис поднялся бесшумно, солдат раздвинул дверь, они оказались в коридоре перед тамбуром: мельком увидел Борис в окне белую снежную пустыню, опушенную на горизонте темной полосой тайги.