Наталья Громова - Насквозь

Вскоре нашлась не такая статусная, но хорошая работа. Свекровь ездила от Союзинформкино по всем республикам Союза и читала лекции. Мы оставались теперь подолгу одни в нашей большой квартире и продолжали жить открытым домом, что становилось все тяжелее.

Спустя несколько лет отец, как всегда, пришел, снял в коридоре шинель и фуражку и, плотно закрыв за собой дверь, вдруг торжественно мне объявил:

– Я теперь знаю, почему уволили твою свекровь!

Я была не просто потрясена, я потеряла дар речи. Какое отношение мой отец мог иметь к подобной информации?

Ему очень понравилась моя реакция, наконец-то он снова сумел меня заинтересовать, как прежде, поэтому он заговорил медленно, пытаясь дольше держать интригу.

– Ты ведь знаешь дядю Валеру.

– Да.

– Муж моей старшей сестры.

– Ну да!! И что?!

– Терпение, – он описал рукой в воздухе дугу. – Он был всю жизнь замполитом на флоте. Это, между нами говоря, довольно-таки противная должность. Политрук. Потом он вышел на пенсию. Там отправляют на пенсию в 45 лет. Жить-то как-то надо?

Я уже задыхалась от нетерпения, мне казалось, что отец играет передо мной очередную комедию.

– Понимаешь, его взяли начальником отдела кадров Союза кинематографистов.

– Куда? В Союз кинематографистов? Флотского замполита?

– Ну, вот он звонит мне и говорит, что, мол, листаю личное дело твоей родственницы! Оказывается, ее сняли с работы за встречу в Париже с писателем Виктором Некрасовым. Все-таки у нее номенклатурная должность, а она такое себе позволяла. В ее деле есть полная расшифровка их разговоров.

Мне стало ужасно тоскливо. Я почувствовала тягостный морок моей семьи – людей абсолютно противоположных тому миру, в котором я теперь жила. …И снова из них, как и прежде, вербовались спецы, имевшие доступ к личным делам. А я-то пыталась все эти годы отплыть как можно дальше от всего этого, внутренне оторваться. Но бесполезно. Даже теперь они настигали меня вот такими чудовищными признаниями. И эту весть возбужденно донес до меня мой отец, даже не отдавая себе отчета, что в этих стенах такое вымолвить позорно. «Стукачи, стукачи», – проносилось у меня в голове.

Отец все прочитал на моем лице. Он растерялся, абсолютно не понимая, что ему делать. Я молчала. Он не знал, что говорить. Постояв немного, он выскочил в коридор, рванул на себя шинель, натянул на голову фуражку и крикнул мне уже с порога.

– Вот помру, и похоронят меня за казенный счет! И не будет тебе никаких забот! Потому что я не человек, а государственное имущество!

Дверь хлопнула.

Петр почти ничего не зарабатывал. Он консультировал в театре и кино художников по костюмам, будучи специалистом по истории одежды. У меня же был диплом, который мне внушал ужас. Там было сказано, что я философ и преподаватель философии. Не раз я вспоминала, как в восемнадцать лет, оказавшись на отдыхе в «Красной поляне» в развеселой компании молодых людей, с которыми мы должны все вместе через перевалы идти с рюкзаками в поход, в горном селе мы знакомились с нашим будущим инструктором. Он попросил каждого представиться и рассказать, кто где работает или учится. Когда очередь дошла до меня, я бодро ответила, что работаю в Исторической библиотеке, а учусь на философском факультете. Сначала все замолчали, а потом раздался жуткий гогот. Общество состояло по большей части из молодых мужчин, которые смотрели на меня и умирали от смеха. Когда все отсмеялись, а я растерянно посмотрела по сторонам, инструктор – маленький жилистый грек – сказал:

– Милая, повтори, пожалуйста, где ты учишься?

Я ответила. Эффект был такой же. Опять все хохотали. Потом отвлекались на других, разговаривали, но время от времени кто-то поворачивался ко мне и снова просил повторить, где я учусь.

И вот теперь мне надо было искать себе работу. Когда я обзвонила разнообразные училища в поисках ставки преподавателя эстетики, меня с придыханием спрашивали, не член ли я партии, и, не выслушав ответ, сразу же предлагали огромную зарплату и место освобожденного секретаря комитета комсомола или преподавателя научного коммунизма, диалектического и исторического материализма. Я говорила, что это не подходит, и клала трубку. Иногда мне предлагали прийти к ним, а уж они меня быстренько примут в партию: они признавались, что им позарез нужен был человек с таким дипломом. Сократ, Эпикур, Платон, Ницше и другие захотели бы стать членами коммунистической партии и преподавать диамат? Как бы они себя чувствовали, получив такое предложение?