Эжен Мюллер - Юность знаменитых людей [Совр. орф.]

Всякая племенная вражда прекращалась на время празднеств, которые происходили один раз в течении каждого пятилетия. Промежуток между играми назывался олимпиадою; олимпиадами велось летосчисление. Эпоха, о которой я буду говорить теперь, обозначается по летосчислению греков восьмидесятою олимпиадою, по нашему же летосчислению это будет 400 г. до P. X.

Состязания в физической силе были окончены, бесчисленные зрители восторженно приветствовали победителей, а в промежутках между состязаниями многие поэты, пришедшие из различных городов, читали сочиненные ими гимны богам или национальные легенды. Воспроизведение национальных воспоминаний составляло в ту эпоху как бы привилегию поэзии. Краткие повествования о подвигах и событиях, с обозначением имен героев и времени происшествий, можно было найти на мраморных стенах храмов; некоторые из летописцев собирали или упрощали сведения, заключавшиеся в этих надписях; но несмотря на богатство и обилие исторических событии, Греция, собственно говоря, не имела еще настоящего историка.

Человек еще молодой, лет тридцати приблизительно, но обнаруживавший уже привычку к серьезным занятиям и размышлению, вышел со свертком в руке из группы граждан Самоса и по-видимому просил внимания. В собрании воцарилась мертвая тишина; оратор на мелодичном ионийском наречии произнес следующее: «Граждане Греции! Геродот Галикарнасский, которому боги не даровали счастья носить принадлежащее вам по рождению благородное имя, почувствовал однако с самых юных лет пробуждавшееся в нем влечение ко всему тому, что касается славной страны, сынами которой вы имеете счастье быть. Еще юношей покинув свое отечество, он посвятил десять лет на путешествие по странам, история которых имеет связь с историей Греции; он ознакомился с наречиями и нравами обитателей этих стран, почерпал знания из монументов, из греческих книг и из рассказов старцев. Затем он обошел всю Грецию, предаваясь тем же занятиям и исследованиям. По возвращении на родину он нашел ее под игом жестокой тирании; он искал в Самосе необходимого ему покоя для того, чтобы привести в порядок приобретенные сведения и приступить к бытописанию греческих племен. Составленная им история написана в девяти томах, и он пришел сюда предложить вам прослушать из нее главные повествования, чтобы убедиться — достойно ли его произведение того высокого предмета, о котором оно повествует».

Слова эти встречены были одобрительными возгласами. Чтобы чтение историка было слышно всему собранию, ему дали место на почетной трибуне, где восседали в пурпуровых тогах судьи состязаний, так называемые элланодики . Ближайшие к эстраде места были заняты известными по своему высокому образованию гражданами Афин. Между ними был и Олор, потомок знаменитого Мильтиада, прибывший на празднество с своим двенадцатилетним сыном, учеником великого философа Анаксагора.

Тишина снова водворилась. Геродот сделался предметом напряженного, благоговейного внимания, так как самое событие имело весьма важное значение для греков. Он развернул свою рукопись, начал читать один из главных эпизодов первой книги истории, и через несколько минут собрание было уже вполне очаровано его чтением: до такой степени его повествование отличалось простотой и занимательностью, а слог — ясностью и благозвучностью. «Никогда, — сказал один из слушателей в промежутке, — греческая проза не была так величественна и изящна!»

«Это — прибавил афинянин — божественный Гомер, говорящий на человеческом языке с такою же прелестью, с какою он пел в былые времена, языком богов!»

Когда Геродот прервал чтение, чтобы перейти ко второй книге, раздались громкие рукоплескания, что свидетельствовало о благоприятном впечатлении, произведенном им на слушателей, хотя в первой книге была только история изнеженных народов Азии, порабощенных впоследствии греками.

Историк читает об Египте, Аравии, возвращается снова к Азии… и снова рукоплескания.

Наконец он открывает летописи Греции, читает о борьбе греков с варварами, которые осмеливались думать о порабощении Эллады, читает о геройском сопротивлении, о подвигах и победах борцов за свободу… и вот, он возбуждает уже не удивление, а энтузиазм. Не только слог его пленяет слух, но и самая речь восхищает граждан: слава прошедшего восстает пред слушателями во всем своем величии и во всей реальности. Как только историк прервал свое чтение, все собрание поднялось, и воздух огласился восторженными криками: