Сергей Заплавный - Клятва Тояна. Книга 1

Многие служилые, церковные и кремлевского сидения люди вслед за торговщиками и владетелями пекарен бросились в бесчестье скупать и припрятывать старое зерно, а после заломили за него цены безмерные. Тем же учали промышлять волостные и сельские начальники. Вконец обобрали и без того голую деревню, оставили без хлебных запасов ремесленные посады и незажиточных поместников. Из поправимого бедствия учинили настоящую беду.

Летом 7110-го половина полей осталась не засеянной, а зяблые всходы другой половины вновь изъела сырость и студеная хмарь. В 7111-ом небо наконец расчистилось, но слишком далеко зашел разлад в людях, прервались прежние связи, не стало порядка, который помогает солнцу светить, а земле родить. Нищие воспалились на алчных, алчные на нищих, худородные на знатных, ищущие власти на предержащих ее. Каждый стал сам по себе и сам за себя. Даже в смиренные души проник яд смуты, даже возле негасимых лампад зашевелились дьявольские потемки. Одни впали в объедение, пьянство, блуд и лихвы, перестали давать ближним в долг без грабительских ростов и закладов, другие пошли по миру, страждуя и стеная от нужды, кабалясь в вертепы, сбиваясь в разбойничьи ватаги, замертво падая у дорог с соломенной жвачкой в ощеренных ртах. Смрад лихоимства и гниющих тел разлился повсюду. Разыгрались болезни, открывая путь страшной моровой холере. Глухосердие стало обычным, как грязь и ругань. Исчез стыд. Исчез Бог. И не волки уже стали забегать к ослабевшей Москве, не черные лисы, а вороны надолго слетелись на свой торжествующий пир. Нет у них другого дела, как покойников накликать. Столько народу перекаркали, что и помыслить страшно. Братские ямищи трех новых скудельниц доверху бездомками забиты, приходские кладбища уширены до невозможности; чуть ни треть государства Московского в землю легла, а им все мало, мало…

От гнусавого грая у Нечая тоска в груди, боль в голове. Другие притерпелись, а он не в силах.

Чего только не испробовал Нечай, с воронами воюючи: велел челяди бить их, пиками колоть, ядами травить, сети и пугала ставить, да толку мало — одних вышибишь, другие налетят. Небо-то над Москвой одно, его на краюшки не поделишь.

Не помогли и охотничьи ястребы. От множества своего вороны так осмелели, что принялись воздушных сторожей гонять. Те и разлетелись, который куда.

Пришлось потешника в дом взять, чтобы на гудке [13] Плоская трехструнная скрипка без боковых выемок. пиликая или на дудке играючи, заоконный гвалт приятными звуками заглушал. Да не поглянулся он Нечаю — очень уж на доносчика похож, на шишимору подосланную. Не стал испытывать судьбу Нечай, отказал потешнику от дома. Береженого Бог бережет.

Нынче от доносчиков спасу нет. Холопы наушничают на господ, чернецы на священнослужителей, дети на отцов, жены на мужей. Дело это прибыльное. За него серебром платят, а случается, чинами и поместьями, да не тишком, а прилюдно — на площади у Челобитного приказа.

Тот же Амоська, сдается Нечаю, не только ему услуживает, но и на него. Ишь какой шустрый, расторопный. А глаза глядят мимо. Губы у него масляные, вечно льстивую улыбку источают, нос, точно у пса, постоянно принюхивается, уши торчком, так и ловят неосторожно сказанное слово. Давеча, когда он надевал Нечаю сапоги, так и хотелось ткнуть его пяткою в сморщенный нос, да, слава Богу, удержался. Не в обычае у Нечая свою власть над челядинцами показывать. Такие же человеки, как он. Да и боязно стало. А ну как Амоська или Оверя наветом отомстят? Трудно ли чужие шепоты Нечаю Федорову приписать? Вот хоть бы и власьевские…

Отгоняя мысли о Власьеве, Нечай напустился на Амоську:

— Лампы-то у тя пошто чадят? Дышать нечем! Невдомек, что ли, продухи открыть? Ну так я открою!

Он сдвинул на стене плотный коверный занавес, откинул крюк и потянул на себя створу.

В спальню клубами потек серый морозный воздух. Его источала стылая крещенская мгла, притаившаяся снаружи. Вслед за нею в душную повалушу ворвался вороний граи. Он был так резок и нестерпим, что Нечай отшагнул в сторону. Продух в стене представился ему разверстой могилой. Она была наполнена до краев…

Сбылось пророчество Иоанна Богослова: семь чаш гнева умертвили третью часть людей. Остальные впали в смуту и оцепенение. Что было неприступным отвне, вдруг сделалось отверстым снаружи.

— Закрой продух! — велел Амоське Нечай. — Просвежились и будет!

Тот с готовностью вернул все на место — створу, крюк, занавес.