Барбара Кингсолвер - Библия ядоносного дерева

Тогда Бог — это всё. Бог — вирус. Не забывай об этом, когда простужаешься. Бог — муравей. И об этом помни, ведь кочующие муравьи охвачены коллективной одержимостью, мощью воздействия, не уступающей библейскому мору. Они идут через леса и долины колоннами в сотню метров шириной и много миль длиной, проедая себе путь через Африку, не оставляя позади ни животных, ни растительности — только голые минералы. Вот чему мы научились в Киланге: уходи с дороги и благодари Бога за уборку дома. Через несколько дней черная бригада чистильщиков пройдет дальше — эти муравьи никогда не останавливаются. А ты, вернувшись домой, найдешь его до последней крошки вычищенным от всего порченого, в постели не будет ни одной вши, во дворе — ни следа нечистот, в курятнике — птичьих клещей. Если в доме случайно остался ребенок в колыбели или леопард в клетке, на их месте будут голые скелеты, без костного мозга, чистые, как стеклышко. Но для тех, кто готов посторониться, чтобы уступить дорогу, это работает. Утрата и спасение.

У Африки тысяча способов самоочищения. Кочующие муравьи, вирус Эбола, синдром приобретенного иммунодефицита — эти «мётлы» изобретены природой, чтобы чисто выметать ограниченные участки территории. Ни одна из них не может самостоятельно перебраться через реку, и ни один из вирусов не сумеет пережить своего носителя. Паразиты, нас уничтожающие, ложатся в могилу вместе с нами. Гонки между хищником и дичью заканчиваются тем, что оба приходят к финишу ноздря в ноздрю.

Подростком, читая книги по африканской паразитологии в медицинской библиотеке, я была потрясена обилием существ, способных селиться в человеческом организме. Я и сейчас этим потрясена, но теперь лучше осознаю их партнерскую связь. Тогда же я немного побаивалась, что Бог поместит своих босоногих кукол — девочку и мальчика — в рай, где, как предполагалось, Он выпускал на волю только стрептококков и микробов, пожирающих человеческую роговицу. Сейчас я понимаю: Бог болеет не только за своих кукол. Мы и наши паразиты вместе произрастаем из одной и той же влажной почвы Великой Рифтовой долины, и до сих пор ни один в сущности не победил другого. Пять миллионов лет — долгий срок сотрудничества. Если бы вы могли на мгновение выбраться из своей обожаемой шкуры, подняться над нею и обозреть муравьев, людей и вирусов как равно находчивые существа, то восхитились бы согласием, которого они достигли в Африке.

Вернувшись в собственную оболочку, вы бы, разумеется, с криком потребовали лечения. Однако помните: путешествия по воздуху, дороги, большие города, проституция, массовые скопления людей на торговых площадях — это дары божии для вирусов. Дары иностранных волхвов, принесенные издалека. В своем стремлении спасти африканских детей и забрать у Африки ее полезно-ископаемую душу Запад проложил широкую дорогу к ее порогу и пустил по ней лавину бедствий.

Жаба может умереть от света! Смерть — совместное право жаб и людей. И чего тогда расхаживать с важным видом? Коллеги обвиняли меня в цинизме, а я просто жертва поэзии. В моей памяти запечатлены совместные права жаб и людей. Я не смогла бы расхаживать с важным видом, даже если бы захотела. У меня для этого нет ног.

Моя работа заключается в том, чтобы изучать историю жизни вирусов, и, по-моему, я выполняю ее хорошо. В сущности, я отношусь к вирусам не как к работе, а как к своим родственникам. У меня нет кошек и детей, у меня есть вирусы. Я навещаю их каждый день в их просторных стеклянных чашах и, как всякая хорошая мать, задабриваю, торжественно отмечаю размножение и беру на заметку случаи их неординарного поведения. Думаю о них, когда не нахожусь рядом. Я сделала важные открытия относительно вирусов СПИДа и Эбола. Вследствие этого мне приходится порой появляться на публичных мероприятиях, где меня восхваляют как спасительницу здоровья нации. Это меня пугает. Ничем подобным я не являюсь. Я не безумный терминатор, склонный к уничтожению дьявольских микробов; напротив, я их обожаю. И в этом секрет моего успеха.

Жизнь моя обычна и удовлетворительна. Я много работаю и раз в месяц навещаю маму на острове Сандерлинг. Люблю проводить там время, которое протекает почти в полном молчании. Мама ко мне не пристает. Мы совершаем дальние прогулки по берегу, она наблюдает за какими-то безымянными прибрежными птицами, не упуская ни малейшей детали. В середине января, когда ей бывает особенно муторно, мы садимся на паром, а потом едем на машине по прибрежному шоссе через раскинувшуюся на много миль равнину, заросшую карликовыми пальмами, изредка — мимо хлипких лачуг, возле которых темнокожие старухи плетут чудесные корзины из зубровки душистой. Вечером мы порой заглядываем на грязную автостоянку дощатого молельного дома и слушаем древние гимны гулла [141] Потомки освобожденных рабов, живущие в прибрежных районах штатов Южная Каролина и Джорджия. , доносящиеся из окон. Мы никогда не входим внутрь. Знаем свое место. Мама держит голову повернутой в сторону Африки и смотрит на океан, словно ждет, что он вдруг отступит.