Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— К себе пригласить не могу, снимаю небольшую комнатку, где еле помещается единственная кровать, — огорченно произнес Бутов.

— А мне ничего и не надо, я вот сейчас устроюсь здесь в саду и посплю, а вы тем временем достаньте кусок мрамора. Черт с ней, сделаю я ей портрет, чтобы не сомневалась.

— Как же в саду? — удивился Бутов. — Тогда уж лучше пойдемте, я вас отведу в сарайчик. Здесь, за домом, бывший каретный сарай, там и поспите.

Они обошли дом и очутились перед небольшим каменным строением в глубине сада. Одна створка широких дверей была полуоткрыта. Внутри виднелась сваленная в кучу вышедшая из употребления мебель. Здесь же стоял полуразвалившийся дырявый диван, с торчащими ржавыми пружинами. Степан плюхнулся прямо на него, а под голову положил мешок с инструментом.

— Вот и прекрасно! — сказал он при этом. — Здесь можно выспаться прямо-таки по-барски...

Степан проспал в сарайчике остаток дня и всю ночь. Проснулся рано от холода. В полуоткрытую створку двери сквозь рассветный сумрак проглядывались часть сада и сероватая стена дома. Степан прекрасно выспался и чувствовал себя бодро, хоть пружины и надавили бока. «Все же замечательно, когда над головой есть крыша и в кармане целая пачка табака», — он улыбнулся этой своей мысли и достал трубку.

На юге рассвет наступает быстро: пока он выкурил трубку, стало совсем светло. По ветвям деревьев с густой листвой, виднеющихся в проеме двери, разлился алый свет первых солнечных лучей. Степан еще раз набил трубку и, покуривая, стал думать, что ему делать дальше. Правильно ли он поступит, если останется в Ницце? Может быть, снова вернуться в Милан? Сделает портрет дочери этой дамы, она заплатит ему сколько-нибудь, на проезд и хватит. А что он будет делать в Милане? Ведь у него там тоже ни квартиры, ни мастерской. Снова сесть на шею Уголино и Изы — перспектива не из приятных. К тому же Милан ему порядком осточертел. Здесь, в Ницце, много соотечественников, наверняка легче будет достать заказы. И эта дама, хоть и поворчала сначала, все же обещала помочь с жильем. А будет жилье — будет и работа. На худой конец ему поможет и Бутов, видать, человек он хороший, да и в искусстве сведущий, коли знает даже Эрьзю. Степан улыбнулся. Все же приятно, что его имя понемногу становится известным. Он не тщеславен, боже сохрани, но и не безразличен к тому, как относятся к его искусству, как его воспринимают. Ведь все, что он делает, делает исключительно ради людей. В противном случае искусство потеряло бы для него всякий смысл.

В дверях неожиданно мелькнула тень, и в полутемный сарай вошел Бутов.

— Доброе утро, — произнес он, слегка картавя. — Вы уже проснулись, вот и прекрасно. Лидия Александровна приглашает вас завтракать.

Вчера Степан не заметил, что он картавит. Вероятно, просто не обратил внимания.

— Вместе с тем должен вас огорчить, она не могла найти у себя ничего подходящего под жилье и поручила мне снять вам где-нибудь в городе комнату, — сказал Бутов, немного помолчав.— Вот после завтрака мы с вами этим и займемся.

— Это, должно быть, дорого? — спросил Степан. — Ведь сейчас в Ницце самый сезон, бездельники со всей Европы сюда съезжаются.

— Что же делать?

— А ничего делать не надо. Этот сарай, я смотрю, тут находится без всякой надобности. Что если убрать отсюда старую рухлядь и превратить его в мастерскую? Лучшей мастерской не найти во всей Ницце! Уверяю вас, — добавил Степан и улыбнулся, весьма довольный тем, что все так легко разрешилось.

— Как? — удивился Бутов. — В этом темном сарае вы собираетесь жить и работать?

— А что тут плохого? Сниму часть крыши, застеклю, вот и будет светло. В Милане у меня мастерская была куда хуже — в бывшем курятнике. — Степан посмотрел на Бутова. — Только вот что, зимой здесь, в Ницце, как — очень холодно бывает? В Милане адский холод, точно у нас в Сибири.

— Нет, здесь не особо холодно, температура всегда плюсовая, — сказал Бутов, переводя взгляд со сваленного на полу хлама на свисающую с темных балок пыльную паутину.

Этот человек, именующий себя скульптором Эрьзей, не перестает его удивлять. Он и сам, Бутов, не ахти как требователен к жизни — довольствуется скромным уголком, кроватью и небольшим столиком для работы. У него нет семьи, нет родины, и в минуты сомнений, впадая в нервную депрессию, он иногда перестает верить в свою революционную идею — главную цель жизни. А этот добровольный изгнанник, ему все нипочем — ночует под открытым небом, готов работать в нечеловеческих условиях. И все ради искусства. Откуда в нем эта энергия, этот оптимизм, так необходимый для создания любых человеческих ценностей? Если раньше он уважал Степана, как скульптора, то с этой минуты стал преклоняться перед ним как перед человеком — сильным, неповторимо оригинальным. Он не видел его работ, видел лишь их фотографии в итальянских газетах и читал статьи о них. Как бы он желал посмотреть хотя бы на одно его создание!