Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— А ваш «Моисей», — продолжал Луис Орсети, — сгусток человеческой мудрости. Он не властвует, он раздумывает о судьбах человечества, и поэтому даже меньше похож на пророка, чем ваш «Лев Толстой», Лев Толстой на вашем портрете именно пророк, способный глаголом жечь сердца людей, как сказал один из русских поэтов, не помню кто. Этот глагол прямо застыл у него на устах...

Они сидели в ресторане, за обедом, куда пригласил скульптора Луис Орсети, чтобы потолковать с ним. Степан рассказал ему на ломаном испанском языке, как создавал «Моисея». Это был адский труд, как он сам выразился. В одной его голове не менее тысячи кусочков альгароббо, и весь он состоит из отдельных таких кусочков.

— Галерея Мюллера просит, чтобы я предоставил им свои работы для постоянной экспозиции, но я, пожалуй, не соглашусь. Что я буду делать без них, я к ним так привык. Это моя семья. Ведь я живу один, совсем один.

— А почему бы вам не открыть для посетителей двери своей мастерской?

— Мешать будут.

— Но вы же не круглые сутки работаете?

— Черт его знает, мне кажется, я всегда работаю.

Он пригласил Орсети в мастерскую, и тот обещал непременно зайти, как только вернется из поездки на запад.

— И часто вы ездите? — спросил Степан.

— Приходится. За материалом надо гоняться, такова судьба журналиста.

— Мне бы тоже не мешало проехаться. Я почти не знаю вашу страну. Был всего лишь в одной провинции — Сантафе, когда ездил за квебрахо и альгарробо. Там глухие леса. А мне бы хотелось увидеть людей.

— Так поедемте со мной! — предложил Орсети. — Я вам покажу наших людей, только не забудьте захватить с собой побольше бумаги. Столько вы типов привезете из этой поездки...

Степан принял предложение. Перед отъездом он договорился с галереей Мюллера, чтобы ее сотрудники проследили за выставкой в «Эль Диа», а по окончании все скульптуры забрали на время к себе. Этак будет надежнее. Трудно сказать, сколько продлится поездка, оставлять их без присмотра у себя в мастерской он не решился...

С Орсети скульптор побывал в западных провинциях Аргентины — Риоха, Сан Хуан и Мендоса, расположенных в предгорьях Андт. По реке Вермехо, а затем Саладо в нескольких местах, где это было возможно, они проплыли на лодках, и Степану посчастливилось срисовать нескольких представителей местного населения, потомков некогда многочисленных индейских племен — кичуа, чако, тоба, аракуанов. Это путешествие дало скульптору богатый материал для его будущей работы. Много он видел на своем веку бедности и у себя на родине, и за ее пределами, но с бедностью в такой ужасающей форме ему пришлось столкнуться впервые...

В обязанности журналиста Орсети как раз и входило создание серии очерков о жизни этих бедняков. Аргентина готовилась к первым выборам после переворота в 1930 году, когда был смещен президент Ипполито Иригойен, и журналист не очень надеялся, что его очерки увидят свет. Жесткая цензура генерала Урибуру вряд ли позволит напечатать их. Но он был доволен тем, что смог показать знаменитому скульптору некую часть своей многострадальной родины. Степан тоже остался доволен путешествием. Из него он привез целую пачку набросков и рисунков, и ему теперь было над чем работать. На одной из виноградных плантаций, когда гостили у знакомого журналисту плантатора, Эрьзе подарили щенка от немецкой овчарки. Возвращаясь в Буэнос-Айрес, они всю дорогу подыскивали ему кличку, пока не остановились на имени самого плантатора, коротком и благозвучном — Леон...

Помня слова Орсети об организации постоянной выставки у себя в мастерской, Степан стал понемногу подыскивать подходящий для этого дом. Сколько бы это продлилось, неизвестно, если бы он не попросил помочь Любкина, который пришел сообщить ему неприятную новость: полиция произвела налет на контору Южамторга, сделала там повальный обыск. Торговое представительство закрылось, сотрудники отбыли в Россию.

— Значит, уехала и она...— невольно вырвалось у Степана. — Кто она? — не понял Любкин.

Он не знал о существовании Лии, и Степан не счел нужным посвящать его в свои отношения с ней. До самого последнего момента он ждал, что Лия когда-нибудь придет к нему и скажет: я была неправа...

— Почему ты не хочешь сказать, кто эта особа? — приставал Любкин.

— Не будь назойливым. Пойдем лучше выпьем. Дома у меня ничего нет, а послать некого...

Каждая выпивка в обществе Любкина затягивалась надолго. Так было и на этот раз. Домой Степан возвращался поздно. В одной из темных авенида его подхватила под руку женщина.