Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Завершив свои дела, Степан и Лия выехали из Парижа в Гавр, откуда должны отплыть за океан на голландском пароходе «Жермия». Степан покидал Европу с грустью, точно чувствовал, что расстается с ней навсегда. Не в пример ему, Лия была опьянена радостью предстоящего путешествия. Ее манили далекие неведомые страны, о которых она знала только из книг...

В Буэнос-Айресе Степан с Лией поселились на тихой авенида Ла Ибаре Плата. Работники Советского торгпредства помогли им снять помещение — что-то вроде обширного сарая с толстыми кирпичными стенами и высоким потолком. По-видимому, некогда здесь помещалась какая-то мастерская, позднее переделанная под склад. Но скульптора это мало интересовало, для него было важно, что помещение подходило под мастерскую и имело небольшую пристройку для жилья. Здание пряталось в глубине двора, густо обсаженного акациями и персиковыми деревьями и обнесенного невысокой каменной стеной. Лия сразу назвала его тюрьмой и была страшно недовольна, что они поселились здесь, вдали от шумных центральных авенида.

— А ты думала, будем жить на главном проспекте и бездельничать с утра до вечера, как это было в Париже? Нет, милая, теперь мы будем работать. Мы и без того потратили слишком много времени на всякие пустяки, — ответил ей Степан.

— Ты же ехал сюда устраивать выставку, а теперь говоришь о работе, — удивилась она.

— Одно другому не помешает...

Степан еще не был вполне уверен, что останется в Буэнос-Айресе надолго. Что покажет первая выставка. Только после нее определятся его планы на будущее. А вообще-то он очень устал от этих бесконечных переездов. Его душа жаждала только одного — покоя и работы. Лия своим нетерпением и непоседливостью стала раздражать его, и он решил не идти больше у нее на поводу. Это привело к тому, что Лия надулась и несколько дней с ним не разговаривала. Степан старался не придавать этому значения, тем более, что был очень озабочен отсутствием материала: нигде не мог достать не только мрамора, но даже глины.

Как-то, осматривая двор и сад, в одном из дальних углов он наткнулся на целую кучу причудливых коряг, сваленных сюда за ненадобностью. Выбрав наиболее подходящую, Степан принес ее в мастерскую. У него имелся инструмент для резьбы по дереву, изготовленный еще в Батуми, когда он работал с кавказским дубом и орехом. Коряга оказалась настолько неподатливой, что второпях он сломал штихель. Это не остановило его, и вскоре под верхним шелушащимся слоем он обнаружил красновато-розовую древесину, плотную и твердую, как камень.

— Это же лучше мрамора! — воскликнул он в пустой мастерской.

Единственными свидетелями его безграничной радости были скульптуры.

В тот же день Степан принялся из этой коряги вырезать головку Лии. Увлекшись работой, не заметил, как наступили сумерки. Подняв глаза, он увидел молча стоявшую в дверях Лию:

— Ты сегодня собираешься обедать или нет? — спросила она, встретившись с его взглядом.

— Какой сейчас обед, сейчас надо ужинать. Почему ты меня не позвала вовремя?

— А я не хотела с тобой разговаривать.

Степан улыбнулся.

— Но сейчас ты говоришь.

— Просто я пожалела тебя: весь день голодный. К тому же ты все равно не замечаешь, разговариваю я с тобой или нет.

Видимо, в этот вечер Лия решила объясниться с ним начистоту.

— Ты меня, Эрьзя, совсем не любишь. Я для тебя ничего не значу, ты не хочешь считаться даже с тем, что я молода и время от времени мне необходимо развлечься. А здесь у меня никого нет — ни родных, ни товарищей. Ты вот можешь не разговаривать целую неделю, а я не могу. Мне необходимо общество, как всякому нормальному человеку.

— Не хочешь ли ты сказать, что я ненормальный?

— Я говорю лишь о себе. Не могу так больше, и все. Ты должен понять меня...

Они сидели в своей каморке за небольшим столиком, на котором лежали остатки скудного ужина. В дальнем углу, освещенная сумеречным светом, падающим из двух квадратных окон, смутно белела большая деревянная кровать, застеленная простынями. Кроме тех стульев, на которых они сидели, виднелись еще два. Вот, пожалуй, и вся их обстановка. Все это вполне устраивало Степана, но Лия, никогда не жившая в такой бедности, просто не понимала его.

— Что поделаешь, Лиечка, — произнес Степан, помолчав. — Видать, из меня никогда не выйдет светский человек. Я — скульптор. Я должен работать. В этом смысл моей жизни. Постарайся понять меня и ты и не требуй невозможного.