Кузьма Абрамов - Сын эрзянский Книга вторая

По сцене перед задернутым занавесом ходил какой-то незнакомый господин с черной гривой волос, в светлом костюме, с пышной «бабочкой» на шее и красивым густым голосом декламировал, поглядывая на декорацию:

Я продал мельницу бесам запечным,

А денежки отдал на сохраненье

Русалке, вещей дочери моей...

— Папа! — крикнула тут Екатерина Николаевна.

— Что, вещая дочерь моя? Ты промотала денежки отцовы?

— Папа, вот этот наш художник, ты спрашивал. Вот, познакомься. Степан Нефедов.

— Очень рад, друг мой, очень рад‚ — сказал Серебряков, пожимая двумя руками Степанову руку. — Мне тут про вас Катя такие гимны напела, а я, признаться, не доверял ей. Но теперь вижу, вижу! Молодец! Декорации для Алатыря просто превосходны. — Он взял Степана под руку. — Вы у кого учились? Где?

Пришлось рассказывать Степану свою историю, а Серебряков слушал и качал головой. Но когда Степан сказал о том, что был на Нижегородской выставке, Серебряков оживился.

— Да, это прекрасно! Россия стоит на пороге великих художественных открытий, и именно художники первые прокладывают этот путь. Я имею счастье быть лично знакомым с Михаилом Алексеевичем Врубелем. Это гений, да, это гений! Вы помните «Демона»? Это потрясающе. Какая смелость в расчленении объема, какой мазок, какая экспрессия! Это что-то нечеловеческое! Я потрясен!..

Он говорил горячо и долго, с азартом, точно читал лекцию, и странные, незнакомые, но такие прекрасные слова, как «обостренная экспрессия», «Византия», «венецианское богатство палитры», «ощущение мира природы», «солнечный свет», «воздух», «тонкость колорита», — эти слова ошеломляли Степана, и он зачарованно смотрел прямо в рот Серебрякову, который бы, может быть, еще говорил и говорил, но Александр Петрович, уже загримированный и наряженный под мельника, почти вытолкал их со сцены. И Серебряков сбился, замолчал, вытер душистым платком вспотевшее лицо.

— О чем, бишь, я говорил? — сказал он без прежнего воодушевления. — Да, воздух и экспрессия... Это, батенька, два кита, на которых стоит новое искусство. И я рад, что этот элемент у вас есть. Конечно, чувствуется влияние, но без этого художнику на первых порах не обойтись...

К ним уже подходили какие-то важные господа, надушенные, причесанные, с золотыми цепочками часов на животах, поздравляли Серебрякова с приездом и, косясь на Степана, спрашивали, что нового в «белокаменной».

Занавес раздвинули, и в зале раздались аплодисменты, громкие, восторженные, хотя сцена, освещенная яркими лампами-«молниями», была пуста. Степан чувствовал, что это рукоплесканье публики как-то относится и к нему, потому что ведь на сцене еще ничего и никого не было, кроме декорации, но он боялся этому верить. Но Серебряков похлопал его по плечу, склонился к нему и тихо сказал:

— Поздравляю, это твои аплодисменты!

Степан был счастлив и сконфужен. Он не знал, куда деть сияющие от навернувшихся слез глаза. Он смотрел на цепочки на животах толпящихся вокруг Серебрякова людей.

— Вот, господа, — тихо и торжественно сказал Серебряков, — имею честь представить вам нашего алатырского художника... э... — Он запнулся. — Степана Нефедова.

И господа дружно, приглушенно загудели, потому что на сцене уже бегал Александр Петрович в долгой, до колен, рубахе и выкрикивал, точно читал нравоучение нерадивым гимназистам на уроке:

Эй, дочь, смотри; не будь такая дура,

Не прозевай ты счастья своего,

Не упускай ты князя!..

— А теперь можно и пива испить, — сказал Серебряков. — Не будем мешать, господа...

Они ушли, а Степан остался за кулисами.

А после спектакля в большом зале Коммерческого клуба отцы города устроили банкет, куда были приглашены все «артисты» и «художник Нефедов».

Степан сидел с Силычем на дальнем конце стола, возле самых дверей, и хотя Степану это было безразлично, Силыч, однако, с ехидной улыбочкой шептал:

— Мы с тобой попали не в свою компанию. Видишь, куда нас оттерли? Эх, господи, на черное бы озеро сейчас, окунь берет — жуть!..

— Сейчас там много комаров, — сказал Степан.

— А эти, по-твоему, не комары? Самые настоящие комары! Вон как насосались, аж распирает их, — сказал Силыч с каким-то раздражением.

Степан с молчаливым удивлением слушал его и разглядывал людей за столами. Серебряков со своей черной гривой волос казался ему богом. Его слова звучали еще у Степана в ушах. Но была тут и Александра Карповна с Солодовым. И Степан украдкой посматривал на нее, встречал ее ласковый взгляд и таял от счастья.