Говард Фаст - Дорога свободы

Впереди сосны стали редеть. Открылась небольшая росчисть — площадью акров в десять — и на ней дощатый домишко. Это был хутор Абнера Лейта — его до сих пор называли по-старинке хутором, хотя и сам Абнер и еще раньше его отец уже были издольщиками у Карвелов. Абнер Лейт был белый; рослый, костлявый, рыжеволосый человек, который говорил не спеша и ко всему на свете относился подозрительно и недоверчиво. Жилось ему нелегко — еле удавалось прокормиться; если урожай был хороший — все забирали Карвелы, а если плохой — ему насчитывали еще долгу. Когда началась война, Абнер Лейт ушел в армию вместе с полком Дадли Карвела. За первые три с половиной года он был четырежды ранен и побывал в стольких сражениях, что и не упомнишь; потом попал в плен и остальные годы до окончания войны провел у янки в лагере для военнопленных. Пока его не было, его жена с четырьмя детьми каким-то образом ухитрилась не умереть с голоду; как — он не спрашивал, а она не хотела даже вспоминать. Теперь он вернулся и уже дважды снимал урожай. Жилось ему и сейчас неважно, но все же лучше, чем раньше. Уже то было хорошо, что Карвелы про него позабыли; он сеял маис, держал кур и несколько свиней; в первый раз в жизни он с семьей ел досыта.

Абнер Лейт ненавидел негров — почему, он и сам не знал; так уж полагалось. Плантаторов он тоже ненавидел — но тут он точно знал, за что и почему. Его отношения с Гидеоном представляли смесь уважения и враждебности. Сейчас, когда Гидеон подошел к его участку, Абнер Лейт стоял у изгороди, опершись на лопату.

— С добрым утром, мистер Лейт, — сказал Гидеон.

— Ты, негр, видно, о двух головах, что вздумал петь такую песню.

— Ноги идут, рот поет, — усмехнулся Гидеон. — Когда был в армии у янки, мы пели эту песню.

— Обнаглели вы, вот что, — лениво сказал Абнер. В такое утро трудно было сердиться. Питер и Джимми, двое его маленьких сыновей, с головами светлыми, как кудель, робко подошли к изгороди. — Попался б ты мне на мушку, когда был с проклятыми янки, — продолжал Абнер, — я б в тебе насверлил дырок — побольше, чем в этом сюртуке, что ты на себя напялил. Чего это ты вырядился, как обезьяна, а, Гидеон?

— Иду в Чарльстон на конвент.

— На конвент! Это ты-то? Ну, слыхали вы такое!

— Выбрали делегатом.

Абнер присвистнул: — Скажите на милость! Черномазая обезьяна будет заседать в конвенте! Да тебя там линчуют, ты не успеешь и рот раскрыть, Гидеон.

— Может, так, — кивнул Гидеон. — Но у меня мандат. Вот, в кармане. От правительства Соединенных Штатов. Вы были на голосовании?

— Был. Но за негра не голосовал, будь покоен.

Они постояли еще минуту, и один из мальчиков так расхрабрился, что подошел вплотную к Гидеону; тот нежно погладил его желтую головенку. Затем Гидеон попрощался и зашагал дальше. Абнер Лейт смотрел ему вслед.

— В Чарльстон, а? — бормотал он. — Ну и дела, провались я на этом месте! Вонючий негр идет в Чарльстон заседать в конвенте!

Гидеон шел без остановки, пока солнце не поднялось высоко в небе. Тогда он отошел в сторону от дороги, развел маленький костер, закусил кукурузной лепешкой и свининой, потом растянулся на земле и с полчаса отдыхал Теперь было гораздо теплей, чем утром. Весело пели птицы, а где-то поблизости журчал ручей — можно будет напиться пред тем как продолжать путь. Гидеон чувствовал себя совершенно счастливым.

С приближением сумерок Гидеон стал подумывать, где бы ему переночевать. Можно было, конечно, развести костер в сосновом бору и отлично выспаться на мягкой подстилке из прошлогодней хвои — Гидеон привык и к худшим ночлегам. Но для него тот вечер был потерян, когда он не слышал людских голосов и веселого смеха: он не был создан для одиночества. Он порядком устал после целого дня ходьбы, да и пройдено было немало — миль двадцать пять, а то и все тридцать. По пути ему попалась деревушка, но теперь она была уже далеко позади. Он прошел по гати через болото, поросшее кипарисами, и перед ним открылась плоская прибрежная равнина. По краю неба вставала тонкая вечерняя дымка, и Гидеон начинал поеживаться от холода.

Поэтому, когда он увидел хижину на отмели и ленту дыма, поднимающуюся из трубы, и троих шоколадного цвета ребятишек, играющих в песке у порога, он почувствовал облегчение. Он направился прямо к ней через поле — и тотчас от дома к нему навстречу вышел старик-негр, лет семидесяти на вид, но крепкий и здоровый, с улыбкой на лице.

— Добрый вечер, прохожий, — сказал старик.

— Добрый вечер и вам, — кивнул Гидеон, глядя на детей и думая про себя, как они везде одинаковы — боязливые и любопытные, — и как они всегда таращат глазенки на чужого человека.