Гийом Аполлинер - Конец Вавилона

Так что он пришел к выводу, что с тем или с другим, но я непременно должна была изменить ему. Эта мысль укоренилась в его мозгу. И, в конце концов, он со мной развелся.

У меня была недобрая слава в еврейском квартале. Проявление моей добродетели, моя оскорбленная невинность, а также красота стоили мне всеобщей ненависти. Изнасилованная тысячу раз, очерненная всякими способами, женщина должна молчать, всегда молчать! Скажу больше: она должна предпочесть скандалу бесчестье!..

Мне было тогда двадцать лет. И я в свою очередь тоже решила мстить. За себя. Я уехала. Покидая кварталы моих отцов, я отрясла их пыль со своих сандалий. И больше никогда туда не возвращалась.

Шел месяц шват, пятый месяц нашего календаря. Я решительно отправилась на рынок невест, который в то время пользовался большим спросом, чем теперь.

На длинном возвышении в ряд сидело около сотни девушек, прикрытых легкой тканью, которую они готовы были сорвать, чтобы представить свою девственную наготу на рассмотрение публики. Ибо все продававшиеся там девушки по достижении половой зрелости должны оставаться девственницами. Два жреца и городской чиновник, все трое давшие присягу, были готовы тщательно проверить наличие этого редкостного достоинства. Так официально удостоверялось свидетельство честности, высоко ценящейся в Вавилоне. Их было немного, девушек, которые могли претендовать на получение подобного свидетельства. А молодые люди из лучших семейств, самые завидные партии города, предпочитали прийти за супругой на этот рынок при свете дня, а не под неверную сень частного дома. То есть я хочу сказать, что все, что есть знатного в Вавилоне, и толпы любопытствующих, среди которых немало евреев, в тот день присутствовали на торгах.

Тебе известно, как это происходит. В установленном порядке два оценщика, из которых один избран среди художников, а другой — среди храмовых рабов, девушек вызывают и осматривают, начиная с самой красивой и до самой уродливой. Красивых покупают: уплаченная цена частично остается в их собственности или у их семьи, а частично служит в качестве приданого уродливым девушкам, которые без такой компенсации не смогли бы найти покупателя.

После осмотра и изгнания сомнительных девственниц нас на возвышении оставалось более двух сотен. Это были главные торги года.

Я скромно сидела под покрывалом, решив терпеливо дожидаться своей очереди. И размышляла о том, как поступили бы мои соотечественники, и патриархи, и золотая молодежь, и сам мой бывший муж, немощный Иоахим, ныне холостой, если бы они пришли сюда в надежде на возможное приобретение и увидели, как встает с неоспоримым и новехоньким свидетельством девственности та, которую они считали куртизанкой.

Распорядитель торгов принял из рук городского чиновника составленный по всем правилам и проверенный список. Среди присутствующих и на нашем возвышении воцарилась тишина. Я заметила, что в этот момент добрая половина моих товарок была готова встать и отбросить покрывало.

Однако они были разочарованы, потому что распорядитель торгов звонким голосом прокричал в толпу мое имя, имя безвестной бедной девушки:

— Сусанна Элиакинс!

Ах, когда мне не было двадцати, эти ноги были столь прекрасны, эти бедра — столь нежны, эти грудки — столь гладки!

— Но я по-прежнему нахожу их превосходными, — воскликнул Виетрикс. — И вот доказательство!

Рассказ был прерван на четверть часа…

— Таков ритуал Милитты? — только и спросила изнемогающая Сусанна.

— Плевать мне на это! — отвечал Виетрикс, уверенный, что его любовница в такой момент не будет протестовать против кощунства.

— Так вот, когда было произнесено мое имя, — продолжала Сусанна, — я тотчас поднялась, сбросила покрывало и обнаженной предстала перед несколькими тысячами зрителей. Да, я — та, которую суд и мои соотечественники лицемерно осудили за то, что при купании меня видели двое старцев, — предстала обнаженной перед всеми, обнаженной при свете дня, упоенная сознанием своей невинности, гордая своей девственной красотой!

Ропот восхищения, который, признаюсь, приятно пощекотал мне кожу, разнесся над толпой.

Тем временем кто-то уже предложил пять мин золота. Ему ответил другой, и, к своему великому изумлению, я узнала голос Иоахима, моего бывшего супруга. Глупец теперь осознал свою ошибку, но было слишком поздно!

«Шесть, семь, десять, двенадцать мин…»