Гийом Аполлинер - Конец Вавилона

Пока никто еще не прикасался к принцессе.

Если девушка не покорялась, тогда Валтасар приказывал схватить ее и высечь. После чего на несколько дней ее вновь водворяли в ее прекрасные покои. Если вторая попытка не приносила результата, ее подвергали более суровому наказанию.

Когда наконец-то укрощенные прекрасные принцессы соглашались подойти к безразличному деспоту, стоило их робкой и нерешительной руке коснуться его плоти, стоило им облобызать ее, Валтасар, удовлетворенный, просил их остановиться и щедро одаривал. Он не овладевал своими наложницами публично, даже перед приближенными служителями гарема. Однако лицо его озаряло ликование от победы над гордостью и стыдливостью высокородных дев, воспитанных при дворах гораздо более чопорных, нежели его собственный.

— Я никогда не принуждал их силой, — обыкновенно говаривал он со смехом, — они всегда сами предлагали мне себя!

Он не уточнял, что некоторые из них, наиболее упрямые, так и не согласившись на первое требование, погибли под ударами хлыста!

Рабыни душой и телом принадлежали своему господину. Серьезной обидой было, если хозяин дома отказывал в любви какой-либо из принадлежавших ему женщин.

Всем, от законной жены до простой служанки, от наложницы до горничной, — всем следовало пройти через ложе главы семьи. В конечном счете это являлось гарантией покорности. Женщины не требовали иного вознаграждения, помимо возможности время от времени удовлетворять желание мужчины, вещью которого считались. Известны случаи, когда рабыни кончали с собой из-за пренебрежения господина. На шее все они носили опечатанную цепь с бронзовой табличкой, на которой было указано имя их хозяина и дата покупки.

Рабы-мужчины в Вавилоне — те, что не выполняли никакой домашней работы, государственные рабы — использовались на городском строительстве. Под присмотром вооруженных кожаными плетками надсмотрщиков они с утра до ночи возводили гигантские монументы, великолепные дворцы, не имеющие себе равных храмы. За ними не признавалось право ни на усталость, ни на болезнь. Когда раб отказывался работать, его забивали насмерть.

Бунт, побег сурово карались как собственником, так и на общественных работах. Ссылали на каторгу, сажали в клетку, на кол, заживо сдирали кожу, распинали на кресте, вырывали глаза, отрезали половые органы.

По отношению к взбунтовавшемуся рабу закон был очень суров. Вавилонянин, убивший своего раба без причины, подвергался простому штрафу в размере одной полумеры зерна.

— Ну что ж, я взгляну на малышку, — сказал Виетрикс, — раз уж ты настаиваешь, мой добрый Нафтали. Маленькое чудо, говоришь? К несчастью, боюсь, я буду чересчур придирчив, потому что прошедшим вечером одна египетская куртизанка на несколько часов лишила меня моральных и физических сил, по крайней мере, всякого желания.

Маленькая рабыня действительно спала, крепко сжав кулаки, когда толстая ассирийка, которую Виетрикс только что произвел в кухарки, пришла будить ее. Девочка поднялась с трудом, однако, привыкшая к грубости, покорно последовала за старшей.

— Что за чертовка эта египтянка! — продолжал размышлять Виетрикс, в мозгу которого все еще витали пары нектара. — Вот что, в память о ней назову девочку Ануке. Ануке! Нафтали, что ты об этом думаешь?

— Если ты хочешь сохранить имя независимо от религии, то, разумеется, это подходит. Единственная мудрость…

— Мудрость? Нет, мудрость оставим на завтра, — воспротивился Виетрикс. — Сегодня у меня дела посерьезней. Итак, пусть это дитя скинет свои покровы!

Девочка предстала перед своим господином. Но едва она увидела Виетрикса, ее словно обуял страх. Спрятав лицо в ладони, она отвернулась.

— Это еще что! — прикрикнула кухарка и, резко схватившись рукой за тунику ребенка, следуя приказанию господина, попыталась вырвать ее у девочки.

Но малышка сопротивлялась и теперь вдруг разразилась рыданиями.

— Ничего не понимаю, — молвил Нафтали. — На рынке она была обнаженной. Я ее обнаженную осмотрел, ощупал, проверил. Обнаженную кухарка растерла ее благовониями и одела. Обнаженными живут рабы и даже порядочные женщины в Вавилоне. Ничего не понимаю в этом приступе стыдливости.

— Может, ее высечь? — предложила кухарка, которая теперь силилась снять с девчушки одежду через ноги.

— Оставь ее в покое, — приказал Виетрикс. — Пусть идет спать! Несмотря на ее слезы, я заметил, что мордашка у нее милая. Этого довольно. У нее достаточно распространенный для здешних мест тип, не так ли, Нафтали?