Анна Соломон - Утерянная Книга В. [litres]

– Нет, – отвечает она. – Мы поклялись.

Он кивает с легким разочарованием, но чувствует и облегчение. Она решила за него, не оставила выбора.

На следующий день жена приходит к нему. Мардук стоит, подняв руки и потягиваясь после долгой работы (копали с соседом ров), и тайком наблюдает за племянницей, которая поодаль играет с детьми, катает их в бочке. Эсфирь наклоняется, и ее платье немного сползает, обнажая узкую темную спину. Восторженные детские крики ненадолго наполняют лагерь умиротворением. Мардук не замечает жену, пока та не хватает его за бороду и не поворачивает к себе. Под глазами у нее темные круги, они появились, когда Иц начал скрываться. Руки ее почти почернели от непрерывной работы с инжиром. Теперь на его чистку уходит больше времени, потому что приходится срезать все вмятины и гниль.

– Она хорошая девочка, – говорит жена сухо (значит, приняла решение). – Ее не обидят.

– Неужто? – Мардук едва сдерживает раздражение.

– Царицей ей не бывать, зато о ней позаботятся.

Мардук выжидает, чтобы убедиться, что жена точно решила.

– Это ведь хорошо, – добавляет она.

Неделю Мардук только об этом и думает. Он знает, что жена говорила о «ночных покоях», хоть и не сказала прямо. Не говорит и он. Ночными покоями именуют место, где живут царские наложницы. Друг Мардука, Джеби, рассказывал, будто там отвратительно – лабиринт извивающихся тоннелей, где к моменту встречи с царем мало кому из девушек удается сохранить целомудрие. Если Эсфирь будет сопротивляться, ее там изнасилуют; даже если не будет, побоев ей не избежать. Мардук старается не думать, что может прийти в голову царю, оставшемуся без царицы. Сам себя уговаривает, что «покои» таковы, какими их представляет большинство в общине, – просторные и тихие, в них атмосфера праздности, музыка, фрукты и опахала. А может, жена ошибется и Эсфирь ожидает лучшая судьба. Может, ее просто отправят обратно, а Мардук станет продавать инжир во дворец.

Он смотрит, как племянница плетет халу. На этой неделе тесто без яиц (куры слишком голодны), и хала будет клеклая и жесткая. Но Эсфирь все равно старается изо всех сил, приоткрыла рот от усердия, язык прижат к верхней губе, мускулы на руках танцуют.

Не может он ее отослать.

Мардук видит, как она поглядывает на Надава. В глотке нарастает жар, крепнет желание разорвать этих двоих на части, размозжить им головы.

Он не может не отослать ее.

Эсфирь отказывается. Никуда она не пойдет. Сама заработает себе на пропитание, почему он не позволяет? Он что, утратил рассудок? На что царю Персии сдалась иудейская сирота? Он ее не выберет, это ясно как день, и что потом? Ну, понравится ему инжир, а дальше? Царь продаст ее в рабство или убьет. Дядя смеется и говорит:

– Ну, это вряд ли.

– Тогда что? Что? – спрашивает Эсфирь.

Но Мардук молчит, а тетя отводит глаза.

– Ладно, хватит, – говорит она и показывает на открытый вход в шатер, как будто в общине когда-нибудь скрывали семейные ссоры.

Иц смиренно лежит в углу. Он прятался в стирке у реки, но туда нагрянули персидские мародеры, перевернули корзины и бочки, и мальчика тайком привели к дому, спрятав за ворохом белья. Кожа его, когда-то смуглая, теперь словно позеленела. Эсфирь отвязывает полог шатра из красивой яркой ткани, сотканной в свое время тетиной бабушкой. Ткань падает вниз. Внутри становится темно. Вдруг ее осеняет догадка:

– Ночные покои!

Все молчат.

Сперва Эсфирь не верит. Ей хочется кричать, рассказать им, как отец перед смертью учил ее читать, а мама пыталась научить колдовству, когда Эсфирь была совсем маленькой. Родителям мечталось, что она станет похожей на них – образованной, скромной, не будет жаждать высокого положения и богатства. Другими словами, лучше многих. Но тогда решат, что Эсфирь хвастается, а дядя будет только рад ее отослать. Не любит он ее. И как она раньше не понимала? Эсфири становится стыдно – за себя, за родителей. И она добавляет, тише:

– Не этого они желали.

Но и на это никто не отвечает.

Она топает ногой, и дядя дает ей пощечину.

Чуть позже Эсфирь сидит у реки с тетей, и та, напевая без слов, прижимает к щеке Эсфири холодную тряпку. Щека уже опухла, девушка чувствует тяжесть отека под кожей. Она ищет взглядом Надава среди шатров. Солнце садится. Вдали, на горизонте, видны красноватые всполохи заката на песке. Несколько женщин неподалеку закончили стирку и тащат мокрое белье в сторону поселения. Тетя перестает напевать и говорит: