Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

К дню октябрьского переворота армии не существовало, а генералы, сбитые с толку арестами и осуждением самых авторитетных из них, оказались давно и напрочь отстраненными от событий. Огромный вал революции накатывался на старый мир — деморализованный, потерявшийся, ослабленный керенщиной и ни к чему не способный. Это было величайшее падение: он видел убийц, видел, как они разбирают ножи, чтобы резать его, — и не мог защититься, ждал убийц…

Для этого мира все следовало начинать с нуля, то есть всем, кто мог носить оружие, пробиваться на юг, преимущественно на Дон. Здесь же, в центре России, уже все было проиграно.

Генералы брались за оружие, не сознавая, однако, что в этот раз перед ними не обычный противник, а совершенно другой, качественно другой. У этого противника ко всему свой подход и ни на что не похожая мерка. Ни с чем подобным мир еще не встречался. Такое генералы слишком поздно раскусили — главным образом в эмигрантских углах.

Особое чувство вызывает Керенский у Родзянко. Почти целиком одну из глав уже не раз цитировавшейся здесь книги «Государственная дума и Февральская 1917 года революция» он посвящает бывшему министру-председателю.

«А. Ф. Керенский для меня, хорошо его знающего, был совершенно ясен. В высшей степени беспринципный человек, легко меняющий свои убеждения, мысли, не глубокий, а, напротив, чрезвычайно поверхностный, он не представлял для меня типа серьезного государственно мыслящего человека. Его речи в Государственной думе, всегда нервно-истеричные, были в большинстве случаев бессодержательны, в виде фейерверка громких, звонких фраз, и не всегда даже соответствовали его внутреннему настроению… Я смело утверждаю, что никто не принесет столько вреда России, как А. Ф. Керенский. Любитель дешевых эффектов, рисующийся демагогическими принципами, Керенский был всегда двуличен, заигрывал со всеми политическими течениями и не удовлетворял решительно никого — безвольный, без всяких твердых государственных принципов, бесспорно тайно покровительствовавший большевикам.

Но хотя Керенский и балансировал во все стороны, однако же справедливость требует напомнить, что некоторое время он был всеобщим оракулом, вождем и любимцем. Им увлекались все, веря его заманчивым вещаниям, из которых он, однако же, ни одного не выполнил.

Этот человек, вовлекший Россию в пропасть, террор и потоки крови, имеет теперь смелость, чтобы не сказать более, требовать Европейского протектората над Россией, если не будут проводиться в жизнь неисполнимые и неосуществимые его доктрины.

Россия не нуждается ни в чьем протекторате, она найдет в себе довольно гражданской мощи и мужества, чтобы своими собственными силами и средствами стать твердо на ноги и занять подобающее ей место в концерте Европейских Великих Держав.

Временное правительство неожиданно для меня оказалось тоже не чуждо влияниям Совета рабочих и солдатских депутатов, обнаружив сильный крен в его сторону».

Понимание существа кризиса заставляет Верховского как военного министра искать выход. Он предлагает Временному правительству провести следующие неотложные меры:

— заключить мир с Германией и Австро-Венгрией;

— демобилизовать почти всю армию;

— «перейти к решительной борьбе с анархией» в стране.

«Со мной несогласны. Мои сотоварищи по кабинету считают, что я переоцениваю опасность, что с нарастающим движением можно будет справиться без тех героических мер, которые я предлагаю… Я знаю, что я не ошибаюсь, но… большинство голосов… против меня. Выйдя из состава Временного правительства, я уехал в Финляндию…

Приехав на пароходе с Валаама в Сердоболь, я из газет и рассказов финнов узнал все, что произошло в Петрограде за девять дней. Временное правительство арестовано. Большевики захватили власть; никто, кроме юнкеров и женщин-ударниц, не заступился за него…

Теперь пришли другие люди, которые не будут разговаривать. Они будут действовать и проделают для темного народа «наглядный» опыт обучения, и, лишь пройдя через горькое падение, просветленный народ найдет правду. Что же, да будет воля Божия…»

В предисловии к своему дневнику «Россия на Голгофе» Верховский оставляет слова любви к Родине:

«Но пусть не думают малодушные люди, что русская история развернулась на своей последней странице. Вспомним все, что пережила Россия, все, что видели московские святыни, что видели наши старые монастыри. Все тут было. И татарское иго, поляки, шведы, и смутное время, и страшные дни французового нашествия 1812 года — а все стоят вековые святыни, все стоит Русская земля…