Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Впрочем, и оно, профессиональное воинство, в определенной части своей тоже приветствовало революцию как единственное средство обновления страны, искоренения казнокрадства, карьеризма, предательства, безответственного руководства, то есть всего того, что сводило на нет безмерные усилия народа в той кровавой войне.

Молодое же офицерство (в большинстве своем из унтер-офицеров, то бишь крестьян и рабочих, студентов, учителей, мелких чиновников…) едва ли не повально подалось на сторону революции.

Это молодое офицерство и патриотически настроенное кадровое офицерство стремились к единению с народом. Они одобряли закон о даровании гражданских прав бывшим нижним чинам и вообще всю послереволюционную обновленческую деятельность властей. Надежды возлагались на Учредительное собрание — оно должно определить статус России. Выборы в собрание были намечены на ноябрь-декабрь того же, 1917 г.

Офицерство ждало от победы революции укрепления дисциплины, сознательности в отношении к воинским обязанностям всех — от рядовых до генералов — и, как следствие, возрастания боеспособности армии. Предстояли новые столкновения с немцами, уже не одну российскую губернию придавил их сапог.

Немалая часть офицерства считала, что именно для закрепления добытой в Феврале свободы прежде всего необходимо сбросить с плеч России Германию и Австро-Венгрию, которые стремились расчленить ее и экономически предельно ослабить и тем самым низвести до положения второстепенной европейской державы.

Что эти опасения имели под собой основания, подтверждают воспоминания немецкого генерала Макса Гофмана — в ту пору начальника штаба Восточного фронта.

«Свергнуть большевистское правительство, на мой взгляд, не стоило бы никаких особых усилий. Для этого достаточно было бы занять линию Смоленск — Петербург, образовать в Петербурге новое правительство, которое должно было бы пустить слух, что наследник цесаревич жив; назначить последнему регента и привезти Временное правительство в Москву. В качестве регента я наметил великого князя Павла, с которым главнокомандующий Восточного фронта (принц Гогенлоэ. — Ю. В.) вступил в сношения… Вся эта комбинация избавила бы Россию от ужасов голода и холода и спасла бы жизнь миллионам людей…» [17] Гофман М. Записки и дневники. 1914–1918. Л., «Красная газета», 1929.

Существенно проясняют данный факт и воспоминания австрийского министра иностранных дел графа Оттокара Чернина.

«…За последние дни я получил надежные сведения о большевиках. Вожди их — почти сплошь евреи с совершенно фантастическими идеями, и я не завидую стране, которой они управляют. Но нас, конечно, в первую очередь интересует их стремление к миру… Немецкие генералы, возглавляющие, как известно, всю германскую политику, сделали, как мне кажется, все возможное для того, чтобы свергнуть Керенского и заместить его «чем-нибудь другим». Это «другое» (Ленин и большевики. — Ю. В.) заступило его место и желает заключить мир… Исчерпывающих данных об этих большевиках не достать; то есть, вернее, данных очень много, но они противоречивы… Они (большевики. — Ю. В.) зверски угнетают все, что не подходит под понятие пролетариата. Русские буржуазные классы… трусливы и глупы… и дают себя резать, как бараны… было бы правильно не вступать с этими людьми в переговоры, а просто идти на Петербург и восстановить там порядок, но такой силы у нас нет…» [18] Чернин О. В дни мировой войны. М.—Л., Госиздат, 1923.

Гофман и Чернин размышляют о более позднем времени — оно наступит через 10—И месяцев, — но сама возможность проникновения врага в глубинно-исконные земли России нарастала с каждым днем. Если у немцев не было такой силы для похода на Петроград и Москву, то у новой власти в России благодаря ее сознательной политике она совершенно исчезла, защищаться было просто нечем, армия под влиянием ленинской антивоенной деятельности распалась в прах…

Все эти безобразия, глумления над здравым смыслом оказались возможны из-за уничтожения культурного слоя русского народа. Только в среде малообразованной, нетребовательной мог процветать сталинизм. Следовало не только принизить общественный разум, сделать его непритязательным, ограниченным и агрессивным, но и обескровить общество. Тогда возможен сталинизм, объяснимо все это восхищение дремучими насильниками, полуграмотными хозяевами жизни…

В этом Отечестве можно поносить Сталина и вообще любого генсека, но Ленина — не «моги». Это понятно: без утопии Ленина уже вообще все — одно безобразие, никакого человеколюбия, один террор и нужда.