Юрий Власов - Огненный крест. Бывшие

Помните диалог великого Петра с графом Ягужинским? Россия тонула в лихоимстве, и разъяренный Петр велел графу вешать казнокрадов. Граф мужественно возразил: «В таком случае Ваше Величество останется без подданных».

Да самый близкий Петру человек — Меншиков — обобрал казну, то бишь его, Петра, на такие астрономические суммы, что, проживи еще, не миновать «Алексашке» кар быстрых и жестоких, как и осквернявшей брачное ложе «чухонке» Екатерине, поднятой из грязи на российский трон!

Предательство, обжорство, доносительство, поклонение и служение лишь деньгам, насилию. Слизь. Пауки. Одно бессмысленное размножение и предательство, размножение и стяжательство.

И еще серчают, что это Господь медлит со своей благодатью. Доколь ждать?

К бело-сине-красному особенно охотно липла мразь.

Видеть за этой мразью и свалкой чувств светлые идеи было довольно сложно.

Сражаться же за это стадо, за алчность и подлость было тем более сложно, почти невозможно, и все же такие находились. И клали свои жизни.

«Великие потрясения не проходят без поражения морального облика народа» 1, — замечает Деникин.

Мудрое замечание. И впору к нашим дням.

Белую армию ждали внушительный, казалось бы определяющий, успех, затем сокрушительное поражение, беспорядочное бегство, развал и, наконец, переселение в невозвратное прошлое, а если быть точным — небытие.

Вместе с белой армией состоялся исход и цвета российской патриотической интеллигенции: ушла за кордон и вроде бы избыла… но только «вроде бы». Творения разума и страсти не поддаются тлену. Слышите, вы, тысячеголовые радетели с Лубянки! Весь ваш «исторический» труд обречен. Одни преступления и останутся. Впрочем, другого и не было. До последнего дня своего владычества (август 1991-го) вы травили свободную и самостоятельную мысль.

Свидетели Гражданской войны из белых почти все сходились в одном:

«Были ли мы настолько жизнеспособны, чтобы в случае победы над большевиками создать новую Россию? Нет, ибо претендовавшие на эту историческую роль слишком много принесли с собой на юг пережитков старого…»

Кто мог предположить, что после такого Октябрьского начала: земля, мир, равенство — и вдруг костоломный пресс — аж до хрипа к земле: ни распрямиться, ни вздохнуть, ни слова молвить, тем более свободного, от души…

Народ сражался против белых во имя счастливой жизни и даже предположить не смел, что завалят, закуют эту грядущую жизнь новые хозяева. И уж тогда по-новому предстанут перед нами и революция, и смерч Гражданской войны, и все последующие десятилетия.

И уж никак жизнь не сложилась бы хуже, возьми верх белые. Никогда она не была б столь преступно обманной, надрывной.

Можно поздравить «синее воинство» и всю подпирающую его партию коммунистов: славно трудились и трудитесь, «дорогие товарищи»!

Это и о вас писал Александр Иванович Герцен (он, конечно, вам не указ, вы, скорее всего, распяли бы его!):

«Народ, умеющий ненавидеть свою политическую полицию, — свободен на веки веков».

Дыхание ваше нечисто, помыслы грязны и преступны. Быть с вами — позорно. Ремесло ваше — калечить души, убивать, растлевать. Всю жизнь вы воюете против своего народа.

Между нашим нынешним временем более или менее благополучного состояния и революцией — одно насилие и бессудные казни (наши суды и не были никогда судами), одни издевательства над здравым смыслом и подлоги, одна бесконечная ложь, одинаково обязательная для тех, кто лжет, и тех, кому лгут, и одно бесконечное царствование полуграмотных генеральных секретарей, с их нечисто-жадной челядью и неоглядным морем сановных чиновников, различных партсекретарей и прочего мусора.

Черный занавес задернул Россию. За ним, где Россия, — клевета, расправы, самоуправства, посулы рая и какой-то поток неизбывного, монотонного труда. И проповедь этого труда с утра до ночи, один бесконечный духовный алкоголь. И жизнь — сплошной гигантский работный дом. Люди-муравьи…

И над всем — недремлющее око охранки, миллионной армии доносителей, добровольных и платных, партийных и комсомольских надзирателей, анкетное определение ценности людей, оглупление народа военно-бюрократическим искусством — купленное искусство, купленные страсти, купленные величия и величины.

Мираж жизни.

Но и то правда: многим по сердцу подобная жизнь. Был бы кусок пожирней, крыша да баба — ну чем не свобода, слаще и не бывает!

И еще немало таких, что ведут счет от артиллериста из воспоминаний Шкловского: «Я знаю одно: мое дело — попасть». Ну совершенно без разницы, в какую сторону, в кого и с кем…