Виктория Мас - Бал безумцев [litres]

На скамейке под окном умалишенная хрипло кричит, не умолкая, затем интерн решительно упирается двумя пальцами, большим и указательным, ей в живот в районе яичников и сильно нажимает. Мало-помалу крики стихают, сведенные судорогой мышцы расслабляются, истеричка приходит в себя.

Зрители вокруг заливаются румянцем, ахают, аплодируют, и пока музыканты снова берутся за инструменты и бодро продолжают играть, Эжени и Теофиль не оглядываясь переступают порог бального зала.

Три силуэта видны на фоне больничной стены, три фигуры бегом пересекают в полумраке главный двор. Свет фонарей на подъездной аллее не дотягивается до тропы вдоль ограждения, которую выбрала Женевьева. Она слышит за спиной дыхание Эжени и Теофиля. Если бы сестра-распорядительница сейчас остановилась и задумалась, наверняка не смогла бы объяснить, почему совершает этот безрассудный поступок. Она просто приняла решение три дня назад и перестала о нем думать. Женевьева думает только о сестре. Бландина занимала ее мысли, когда она шла к дому, где живет семья Клери, о Бландине она вспоминала на балу, выжидая удобного момента исчезнуть, и Бландина стоит у нее перед глазами во время бегства. Это успокаивает и даже придает храбрости. Женевьева не знает, действительно ли Бландина помогла ей принять решение, видит ли покойная сестра, как она бежит сейчас по стылой темной аллее, или же такие мысли – нелепейшее заблуждение из когда-либо ее посещавших. Женевьева предпочитает верить, что Бландина здесь, наблюдает за ней и хранит ее. Вера дает опору.

Наконец трое беглецов добираются до ограды, где находится арка с воротами. Сбоку маленькая деревянная дверь. Женевьева, задыхаясь, достает из кармана связку ключей.

– Уходите скорее, но будьте осторожны, не привлекайте внимания, здесь повсюду глаза и уши.

Она чувствует в полумраке, как ее берут за руку, и поднимает глаза на Эжени.

– Мадам… как мне вас отблагодарить?

До сих пор Женевьева не замечала, что эта девушка одного с ней роста. И темного пятна на радужной оболочке глаза, из-за которого кажется, будто зрачок выплеснулся за край, и густых бровей, придающих девушке решительный вид, она тоже не видела. В этот момент Эжени предстает перед ней такой, какая она есть на самом деле и всегда была. Но Сальпетриер меняет внешность больных, застит зрение здоровых, и Женевьеве хочется извиниться перед девушкой за то, что не сообразила раньше, кто она такая.

Однако вместо этого сестра-распорядительница ограничивается ответом на вопрос:

– Помогай другим людям.

Они одновременно вздрагивают и оборачиваются, потому что издалека доносятся крики. Выше крон деревьев темнеют очертания часовни, нависающей над парком, а из дальнего конца аллеи бегут люди, среди которых та самая медсестра, видевшая, как Женевьева передавала Эжени записку.

– Вон они! Я же вам говорила!

С медсестрой три человека в белом – интерны, и они ускоряют бег. Женевьева лихорадочно перебирает ключи в связке, находит нужный.

– Скорее…

Вставив ключ в замочную скважину, она отпирает деревянную дверь:

– Бегите немедленно.

Эжени бросает взгляд на приближающихся интернов и с тревогой смотрит на Женевьеву:

– А как же вы?

– Уходи, Эжени.

Девушка, видя, как напряглось тело Женевьевы и сурово сжались челюсти, хватает ее за плечо:

– Идемте с нами! Мадам, если вы останетесь, они…

– Я сама разберусь.

Эжени так и стояла бы на месте, если бы брат не потянул ее за руку:

– Идем же!

Склонив голову под низкой аркой, Теофиль устремляется на площадь и силой тащит за собой сестру. Оказавшись по другую сторону стены, девушка оборачивается к Женевьеве, чтобы взглянуть на нее в последний раз, но Женевьева уже захлопнула дверь и заперла замок.

Она даже не успевает убрать связку ключей в карман – мужские руки хватают ее сзади за локти. Где-то за спиной верещит молоденькая медсестра:

– Глез помогла сбежать умалишенной! Да она сама чокнулась!

Женевьева не вырывается, вообще не оказывает сопротивления. Ее тело расслаблено. Она чувствует величайшее облегчение.

– Надо отвести ее обратно!

Пока сестру-распорядительницу ведут ко входу в Сальпетриер, она запрокидывает голову к небу: тучи разошлись, и над куполом часовни на черно-синем фоне мерцают звезды. Женевьева улыбается.

Медсестра сердито хмурит брови:

– Чего лыбишься?

Умалишенная обращает взор на нее:

– Жизнь полна удивительных загадок, знаете ли.