Олег Капустин - Судьба генерала

— Он называл меня царицей эльфов и своего сердца, — ответила, удовлетворённо вздыхая, Луиза.

— Все они так говорят на первом-то свидании, — проворчала вдруг сварливо Юлиана, — а вот потом уж не упустят момента попросить о протекции себе или своему дружку. Хотя чего Бога гневить, и мы и они получаем в конце концов то, чего хотим. Надо быть довольным и за это.

— Ну, в данном случае просить протекции вынуждена скорее я, — загадочно проговорила Луиза с интонацией, которая не позволила любопытной Юлиане задать вопрос, вертевшийся на язычке.

Вскоре уже подъезжали к Зимнему дворцу. И Луиза, входя под его сумрачные своды, продолжала вдыхать запах сирени и целовать белые гроздья, стараясь не потерять ощущения счастья и надежды на будущее — их заронил в её уже почти отчаявшуюся душу этот сильный и бесстрашный мужчина, и она с благодарностью помнила его всю свою жизнь. А ветка белой сирени теперь всегда стояла у неё в покоях, или гроздь этих цветов была приколота к корсажу до конца её не такой уж и счастливой жизни, несмотря на всё внешнее благополучие. И только один человек в мире знал, о чём вспоминает царица, поглядывая на ослепительно белые цветы.

Вечером этого же дня, когда Луиза укладывалась в широкую семейную кровать под огромным лиловым балдахином, она, зевнув, склонилась к уху цесаревича и сказала, что Никита Панин и генерал-губернатор Петербурга фон дер Пален хотят с ним встретиться тайно завтра в расположении Семёновского полка, шефом которого наследник престола являлся.

— Ты что, Луиза, рехнулась? Если папаша узнает об этом тайном свидании, то мы с тобой живо окажемся в крепости, — горячо, испуганно зашептал Александр. — Ты помнишь, что сделал Пётр Первый со своим сыном Алексеем? И если ты думаешь, что отец пощадит тебя как женщину и великую княжну, то ты крупно ошибаешься.

— Прекрати хныкать и будь мужчиной, — прошипела разозлённая Елизавета Алексеевна. — Над нами и так висит дамоклов меч! Разве ты не видишь, как на нас поглядывает твой сумасшедший папенька? Если мы будем сидеть сложа руки, то уж точно окажемся и в крепости, и на дыбе. Иди и выслушай этих людей. Ну, а если всё-таки о твоей встрече пронюхает император, то скажешь ему смело, что хотел узнать, о чём замышляют заговорщики, и тогда уж предупредить государя.

— Господи, во что же ты меня втягиваешь?! — застонал Александр, у него от испуга руки и ноги стали ледяными.

— Дурачок, нам же дают шанс царствовать, как ты это не поймёшь? — заворковала Луиза, гладя по головке, как маленького, своего такого импозантного на людях и жалкого в супружеской постели мужа.

Тот вздохнул, долго молчал и наконец-то прошептал:

— Ну, хорошо, я встречусь с ними, только скажи точнее где, ведь расположение полка огромное.

— В бане.

— В бане? — удивлённо переспросил цесаревич.

— Ну да, ведь всем известно, что ты любишь попариться, а в Семёновском полку отменная баня. Там вас никто не подслушает, тем более эти люди уже, можно сказать, контролируют гвардию, которая ненавидит сумасшедшего царя.

— А откуда ты всё это знаешь? — вдруг взъерепенился Александр, и в его голосе зазвучали ревнивые нотки. — У тебя что, появился любовник из гвардии?

— Перестань болтать чепуху, — ответила Луиза и с женской непоследовательностью добавила: — Даже если это и так, тебя ведь это не должно волновать. У тебя, Саша, Нарышкина, у меня — свой предмет обожания. Но это не значит, что у нас нет общих интересов. И это прежде всего престол.

— Как ты прямолинейна, Луиза, — поморщился Александр.

— Да, я немка и знаю, чего хочу от жизни, — продолжала взволнованно шептать цесаревна. — Во мне нет той капли славянской крови, что делает тебя таким дряблым и нервным, подобно беременной женщине, но сейчас нужно зажать себя в кулак. Ставки в игре слишком высоки, дело идёт о наших жизнях и о самом заманчивом престоле на свете. Потом, как станешь императором, сможешь позволить себе все эти славянские штучки, а сейчас будь мужчиной! Это всё, что от тебя требуется.

На следующий день Александр Павлович проводил смотр своего Семёновского полка. Он был бледен и всякий раз вздрагивал, когда офицеры излишне громко отдавали команды. Но бравый вид солдат и та искренняя любовь, которой окружали его в полку, немного успокоили натянутые как струны нервы цесаревича. Вскоре он закончил смотр и пошёл, как это делал частенько и раньше, в баню. Когда зашёл уже завёрнутый в простынь в небольшую залу, отделанную розовым мрамором, перед ним встали, тоже в белоснежных одеяниях на манер римских патрициев, двое встречающих его людей. Это были генерал барон фон дер Пален Пётр Алексеевич, бравый, высокий мужчина пятидесяти пяти лет, с добродушным, открытым лицом и весёлыми большими серыми глазами чуть навыкате. Рядом с ним граф Никита Панин выглядел особенно сухим и высокомерным. Глядя на его умное, твёрдо очерченное лицо и высокую, молодую и статную фигуру, от которых веяло мужской силой, ледяным спокойствием и подавляющей собеседника силой воли, Александр вдруг ревниво подумал, что уж не этот ли дипломат является любовником жены. В голубых глазах цесаревича зажёгся неприязненный огонёк, но быстро погас. Он был по-женски памятлив на обиды и завистлив, но научился хорошо скрывать это.