Олег Капустин - Судьба генерала

— Если ты, Сашка, не будешь орать во всю глотку, то там ничего не услышат, даже если кто-нибудь и прячется. Да что ты так трясёшься? Тоже мне бравый офицер, — махнул рукой и беззаботно хохотнул Николай Николаевич Муравьёв и, широко раздвинув губы и блестя умными, с лукавой хитринкой карими глазами, добавил: — И улыбайтесь, ребятки, улыбайтесь! А то с такими хмурыми рожами вы и вправду за заговорщиков сойдёте.

— Эх, Николай, Николай, тебе легко говорить, ты уже давно в отставке, а нам-то каково! Вчера вон сам, собственными глазами лицезрел, как столбового дворянина, штабс-капитана Кирпичникова, сквозь строй, как простого вора, прогоняли. Тысяча палок — слыхано ли дело?! И за что? Обругал по пьянке орден Святой Анны, а доносчик присовокупил отсебятину, что якобы офицер имел в виду и Анну Лопухину, фаворитку императорскую, — качал сокрушённо поручик Волков круглой головой в дурацкой большой треуголке по давно прошедшей моде, принятой при прусском дворе.

— Сегодня — тысяча палок, завтра — прольётся кровь! — мрачно заметил конногвардеец.

— Точно, — опять закивал головой преображенец. — Да и вообще тошно служить стало. Ты только, Николай, посмотри на нашу форму: смех и грех! Заменили наш прекрасный мундир мешком каким-то нескладным, — затряс длинными и широкими полами тёмно-зелёного мундира с алыми воротником и лацканами поручик, — напялили на нас эти дурацкие жёлтые штаны. А с головами что сделали — это же просто ужас! Спереди остригли под гребёнку, к вискам эти глупые букли прицепили, а сзади косу аршинную и всё мукою обсыпали. Ну кто сейчас в Европе в париках-то разгуливает? А шляпы как у пугал: такой странной формы, что голову едва прикрывает. И наконец, вместо чудной, булатной, висящей при бедре сабли воткнули в наши задницы по спице, удобной только перегонять мышей из житницы в житницу, а не защищать свою жизнь, не говоря уже о службе Отечеству! — Раскрасневшийся пехотный поручик повысил голос и, схватив за эфес шпажонку, показал её брату, покраснев от злости.

— Да не ори ты так, — одёрнул его Саблуков. — Я вот о чём с тобой посоветоваться хочу, тёзка, — обратился он к Николаю Николаевичу Муравьёву. — Хоть ты и весельчак отменный, но человек умный, осторожный и сам себе на уме. Да и постарше ты нас. Вот посоветуй ты мне и Саше. Последнее время уж очень меня обхаживают важные шишки: и генерал Талызин, командир преображенцев, и хитрый серб Депрерадович, что командует семёновцами, и братья Зубовы, особенно Платон, фаворит екатерининский последний, даже сам военный губернатор здешний, граф Палён, тоже. Все наперебой приглашают на обеды и ужины. И после этих обедов никогда не завязывается общего разговора, но всегда беседуют офицеры отдельными кружками, которые тотчас расходятся, как только к ним приближается новое лицо. Вот на днях подходит ко мне генерал Талызин с таким видом, как будто хочет сообщить мне что-то по секрету, а затем останавливается, делается задумчивым и замолкает. Видно, не решился заговорить со мной о своём деле. Но всё же за обедами этими, особенно когда подопьют, прорываются некоторые вольности: порицают императора, высмеивают его странности, осуждают его строгости. Ну, я, конечно, уже догадался, что против него замышляется заговор. И вспомнил я тут свой долг, присягу на верность императору, припомнились мне вдруг многие добрые качества Павла Петровича, и в конце концов почувствовал я себя очень несчастным. В то же время это всё догадки, нет ничего осязательного. У Саши тоже самое, — похлопал поручика по плечу Саблуков. — Посоветуй-ка, Николай, что нам всё же делать, чтобы офицерской чести своей не замарать да и не мучиться потом всю оставшуюся жизнь больной совестью.

Николай Николаевич по привычке сцепил руки за спиной и начал слегка покачиваться с носка на пятку в ярко начищенных сапогах. Полы тёмно-синего сюртука распахнулись. На белом жилете, туго обтягивающем широкую грудь и приличного размера живот, переливалась на солнце ярким масляно-жёлтым блеском цепочка часов. Отставной подполковник помолчал, подумал и ответил:

— До меня тоже, друзья мои любезные и братья, кое-что доходит, хоть и не живу я сейчас постоянно в столице. Довели людей до крайности, я вам скажу, особенно гвардейцев. У многих, судя по всему, кончается терпение. Тяжело, очень тяжело стало жить порядочному человеку. — Николай Николаевич крякнул и внимательно посмотрел сначала в лицо Саблукова, потом Волкова. — И вот что я вам, братья, посоветую, глядючи на вас, ведь я постарше вас буду, да и пережил поболее вашего. Будьте верны своему государю и действуйте твёрдо и добросовестно. Но так как вы, с одной стороны, не в силах изменить, мягко говоря, странного поведения императора, а с другой стороны — удержать намерений уважаемого дворянства и прежде всего ваших же товарищей гвардейских офицеров, каковы бы они ни были, то вам надлежит держаться в разговорах того строгого и благоразумного тона, в силу которого никто бы не осмелился подойти к вам с какими бы то ни было секретными предложениями. Вот мой вам совет. И пусть каждый идёт своим путём. Бог судья и вам, и этим горячим головам.