Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

Мерецков не стал садиться в «эмку», а пошёл домой пешком.

Только бы Дуня никуда не ушла! Он после возвращения с Лубянки даже не поговорил с ней как следует, торопился в наркомат.

От этой мысли у него заныло сердце. «Добрая у меня жена. Из-за моего ареста бедняжка даже похудела…» — подумал Кирилл Афанасьевич.

Теперь у него был свой ключ, и он открыл дверь.

— Это ты, сынок? — услышал он негромкий голос жены.

— Нет, это я, Дуняша…

Под вечер Владимир ушёл с друзьями в парк культуры и отдыха, а Кирилл Афанасьевич с женой сидели на кухне, пили чай, и Дуняша рассказывала, кто ей звонил, когда он находился на Лубянке.

— Жуков спрашивал обо мне?

— Да, и не раз, Кирюша. Как-то поздно вечером кто-то постучал в дверь. Я открыла — на пороге стоял Георгий Константинович. Он спросил, была ли я у тебя на Лубянке. Я ответила, что пока свидания мне с тобой не дали, всё ещё идёт следствие и свиданий с арестованным не полагается. Он попросил передать от него привет, когда наконец мне разрешат с тобой увидеться. «Ты, — говорит, — Дуняша, не переживай, твой Кирилл чист и его выпустят». — Она помолчала. — Да, чуть не забыла. Примерно через месяц после твоего ареста меня вызывал к себе Берия.

— Что ему надо было от тебя?

— Он хотел знать, кто из военачальников бывал у нас в гостях.

— Ты назвала их?

— Да. А что в этом плохого? Сказала, что не раз у нас дома бывали Клим Ворошилов, Семён Будённый, Иван Тюленев, Георгий Жуков, Саша Василевский, один раз приезжал на день твоего рождения Шапошников Борис Михайлович, то есть многие из тех, с кем ты работал в Генштабе и Наркомате обороны.

— И что он, Берия?

— Его почему-то больше всего интересовали Уборевич, Корк, Павлов и Блюхер. Я сказала, что Уборевич и Блюхер у нас гостили, и не раз, а Корка и Павлова никогда не бывало.

Неожиданно зазвонила «кремлёвка». Дуня поспешила взять трубку.

— Можно Кирилла Афанасьевича? — спросил чей-то негромкий голос.

— Кто его спрашивает?

— Сталин.

— Одну минуту… — Зажав ладонью трубку, Дуня взглянула на мужа. — Вождь у телефона. Будешь говорить? Она отдала ему трубку.

Сталин, видимо, был расстроен, голос у него был глухой, с хрипотцой. Он спросил, как себя чувствует Мерецков, и, услышав, что «всё хорошо», уточнил:

— Сколько я дал вам суток отдохнуть дома, двое?

— Так точно.

— Хочу украсть у вас сутки, не возражаете?

— Я готов, если дело не терпит.

— Очень даже не терпит, Кирилл Афанасьевич. — Сталин откашлялся. — Там, куда вас хочет направить Ставка, ситуация сложилась архитяжёлая, а людей, на кого бы я мог опереться, нет. Когда сможете ко мне прибыть?

— Завтра к десяти утра я буду у вас. Могу и раньше.

Сталин сказал, что лучше прийти к восьми.

Положив трубку, Мерецков задумался. Он никак не ожидал, что «всемогущий и всесильный» вождь будет с ним так учтив, даже не верилось, что звонил именно он. Видимо, дела на фронтах резко ухудшились, если Верховный звонит ему домой и едва ли не упрашивает раньше выйти на службу.

— Поедешь завтра с утра? — спросила Дуня.

— Сам Сталин просит, как мне не поехать! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Маршал Тимошенко возглавия Западный фронт у маршала Ворошилова в Ленинграде, маршал Шапошников стал начальником Генштаба вместо Жукова… Да, я понимаю Иосифа Виссарионовича, ему сейчас очень нелегко…

Кирилл Афанасьевич подошёл к комнате сына, прислушался. Вернувшийся с прогулки Володя крепко спал.

— Жаль, что я не смогу проводить сына на поезд, — сказал Мерецков жене, когда вернулся на кухню. — Ты уж, Дуня ша, собери его в дорогу. А я при первом же случае, когда окажусь в Москве, позвоню в училище и узнаю, как он уст роился.

— Да ладно, не волнуйся, Кирюша, я всё сделаю. Она взглянула на мужа. — Пора и нам укладываться спать.

Утром, прежде чем поехать в Кремль, Мерецков заехал в Генштаб. Хотел переговорить с Василевским, но был немного удивлён, когда увидел в кабинете маршала Шапошникова. Как ни в чём не бывало он о чём-то размышлял над своей рабочей картой. Вся она была испещрена различными карандашными пометками.

— Борис Михайлович, вы что, ночевали здесь? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Пришлось, голубчик, — грустно промолвил тот и тяжело вздохнул. — Наши войска повсеместно отступают. — И вдруг, понизив голос, добавил: — Генерала армии Павлова и почти всех генералов его штаба расстреляли.

— За что, Борис Михайлович?

— Состряпали «дело», голубчик! Геройский человек был генерал Павлов, а его обвинили чуть ли не в предательстве. Если бы он хотел изменить Родине, то сделал бы это будучи в Испании.