Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

На основании вышеизложенного, признавая Биросту виновным в предъявленном ему обвинении по ст. ст. 58/7 и 58/11 УК РСФСР, Военный трибунал

ПРИГОВОРИЛ:

Биросту Михаила Григорьевича лишить присвоенного ему звания ст. лейтенанта госбезопасности и подвергнуть высшей мере уголовного наказания — РАССТРЕЛУ, с конфискацией всего, лично ему принадлежащего, имущества.

Приговор может быть обжалован через ВТ войск НКВД Московского округа в военную коллегию Верховного суда Союза ССР, в течение 72 часов с момента вручения копии приговора осужденному».

Маленькие хитрости Биросты не смогли уберечь его от справедливой кары, которой подвергли его палачи из вооруженного отряда ВКП(б), поспешно заметавшие следы злодеяний.

С трудом дочитав приговор, который ему вручили через три часа после закрытия судебного заседания, Бироста скомкал его в отчаянии и потряс зажатым в кулаке, поднятым над головой. Глаза его заслезились, тело сомлело, стало неистово бухать в висках. Не верилось, не верилось, что жить осталось час-два, может, семьдесят два, он знал, что исполнители расстрельных приговоров никогда не выдерживают сроков, отпущенных на обжалование, поступают так, как им удобно. Могут расстрелять через несколько часов с момента вручения приговора или через несколько суток. «И ни одного доброго слова, ни одного смягчающего обстоятельства! — вспомнил он содержание приговора. — Стоило ли ради этого жить, бороться, о чем-то мечтать…» Он вскочил, заметался по камере, остановился у двери и что было сил стал колотить ее кулаками.

— Господи! — крикнул он в потолок. — Я же просил тебя! Я же просил!

По ту сторону двери громко и глумливо засмеялись.

В кабинете остро запахло ваксой: вошел Гальперин в начищенных до блеска сапогах.

— Где вы покупаете ваксу? — спросил Захожай, морща нос.

— А что, — не понял военпрокурор, — тебе нужна?

— Боже упаси! Никогда не пользуюсь этой дрянью. Вонь несусветная!

— Не скажи, — улыбнулся Гальперин. — Запах ваксы приятней камерного духа. Я его за версту не переношу, поэтому единственное спасение для меня — вакса. Забивает любой запах.

— Это ж, надо так обосновать, — засмеялся Захожай.

— Так ты пригласил меня, чтобы обсудить вопрос о ваксе?

— Чтобы забить камерный дух, когда приведут Коваленко.

— А-а! Вот то-то! — улыбнулся прокурор и спросил серьезно: — Что с Коваленко? Насколько я помню, он давал твердые показания.

— Давал. А потом залупился.

— Странно.

— Перед тем, как подготовить окончательный вариант протокола, я еще раз допросил его. Он подтвердил все, что показывал раньше. Я попытался выяснить причину его столь быстрого падения, спросил, почему он поддался Шашкину, позволил сбить себя с толку, столкнуть в омут.

— Что он ответил?

— А вот протокол. Записано дословно, как он сказал: «Главную роль в этом сыграла моя трусость. Я считал, что угроза Шашкина расправиться со мной в случае, если я стану ему мешать, реальна, так как в двадцать девятом году я исключался из партии за сокрытие своего кулацкого происхождения».

— Его действительно исключали?

— Да. Потом разобрались. Выяснилось, что изъяна в своей биографии он ни от кого не скрывал. Восстановили.

— Почему же угрозы Шашкина он увязал с этим фактом?

— Это отговорка. Выбивал показания, как все, фальсифицировал дела, как все, а теперь прячется за чужую спину. Этим он даже противоречит себе: утверждает, что к вражеской работе его привлек Шашкин, в то же время отрицает наличие заговорщической организации.

— Нескромный вопрос: вы пользуетесь правом применять физмеры?

— Нет. Ни при каких обстоятельствах. Когда это делают в моем присутствии вышестоящие — не вмешиваюсь, когда пытаются бить подчиненные — пресекаю.

— Удобная позиция. А Безруков утверждает обратное.

— Он что, снова жалуется?

— Почему — снова?

— Одну жалобу он уже посылал на ваше имя.

— А-а! Да это его право. Вот и сейчас: исписал всю бумагу, какая была в его камере. Так и написал в конце: «У меня в камере уже нет бумаги — я принужден закончить заявление». А написал на девяти… по-моему, девяти страницах.

— Плодовитый писака!

— Ну, что? Начнем? — спросил прокурор, посмотрев на часы. — Скоро полночь.

— Начнем, — кивнул Захожай. Привели Коваленко. — Садитесь, Иван Ефимович!

Обвиняемый сел, предварительно отодвинув стул подальше от стола. Гальперин заметил это, усмехнулся:

— Ученый?

— Наученный, — ответил Коваленко и тоже хмыкнул.