Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

По натуре доктор был сангвиник, но сейчас его жизнерадостность, веселость готовы были обратиться в свою противоположность. Он энергично направился к внутренней лестнице. Но догадка остановила его:

— Там, наверху, видимо, другие жильцы?

— Совершенно верно, — ответил Алкснис — Игнат распорядился, чтобы верхний этаж отдали не имеющим квартиры учителям. Вот и меня он пригласил к себе… Тем более теперь, когда возвратилась в Жиздру Агриппина Федоровна.

Сдержать себя дальше доктор не мог:

— Как же это — работник губернского, если не всероссийского масштаба, и такая непритязательность?.. Надеюсь, чего-чего, а бумаги и чернил мы сыщем в фокинских апартаментах?.. Так вот: выписываю Игнатию Ивановичу освобождение назавтра от службы и строгий постельный режим. Рано утром буду здесь снова. И если вы, уважаемый Яков Иванович, не предоставите в мое распоряжение больного, лежащим в постели, то бишь на этом, с позволения сказать, диване, я вынужден буду на вас жаловаться вашему начальству, — и доктор, напустив на лицо суровость, так не идущую к нему, распрощался…

Когда он снова открыл глаза, за окном было серо, пасмурно. Ему показалось, что наступило утро следующего дня. Обычно в такую пору кто-то дежурит в палате. Он вспомнил, что вчера была Стася, значит, с ночи придет Вера. Но поскольку она еще не пришла, значит, длится все еще тринадцатое число.

Поглядел на часы, лежащие на тумбочке, — восьмой час. Вечер. Попробовал приподняться, но закружилась голова, и он решил заснуть.

Какая-то мысль мешала ему забыться. Что-то он должен был вспомнить важное и нужное, о чем просил Веру напомнить.

Вспомнил сам: сорок первый вагон! И всплыл в памяти недавний разговор с Михаилом Ивановым.

— Мы проверили: сорок первый вагон составился из закупок, которые за личные деньги привезла для себя бригада, сопровождающая маршрут.

— Почему же хлеб развозили партийцам?

— Кое-кто из них, видимо, попросил купить для себя, дал денег или что-то на обмен. А сплетни распространяют наши враги, которым давно пора заткнуть рот.

— Чем? Силой? Чтобы сор не выносить из избы? Но ведь это не сплетни — на виду всей Бежицы развозили на подводе мешки комиссарам! А ты хочешь сейчас людям соврать: не верьте, мол, слухи? Нет, на лжи и угрозах держалась царская империя. Она выдавала черное за белое и всем затыкала рот. Мы же должны черное назвать черным, как бы нам это ни было горько. Сорок первый вагон — это спекуляция, нарушение законности, обман народа. И если ты как руководитель заводских большевиков не скажешь об этом людям, за тебя сделать это буду вынужден я. Это не мелочь. Это тот краеугольный камень, на котором стояла и стоит наша большевистская правда.

— Но есть же политика, которую такими признаниями можно опорочить! Наказать провинившихся — да. Но в своей среде. Тебе, Игнат, мало, что говорят о нас, большевиках?

— Политика ради политики — это забастовка в Бежице, поднятая меньшевиками в прошлом году, когда задержался эшелон с хлебом, это мятеж тридцать четвертого и тридцать пятого полков, спровоцированный нашими врагами. Они знали, что наветы на нашу партию — ложь. Но они на лжи делали политику. Мы так не можем. Поэтому выбирай: или ты, или я говорю рабочим так, как оно есть…

Теперь он лежал и думал о том, что не все сказал тогда Михаилу.

Он не сказал, что это трудно, страшно трудно — любить свое дело больше, чем себя, уметь воплотить в каждом своем шаге ту идею, в которую учишь поверить других.

Но иначе нельзя жить. Народ надо приучить к правде. Приучить к тому, что мы не только о ней говорим, но всей своей жизнью эту правду олицетворяем.

Сколько лет мы говорили, что те, кто угнетает народ, лживы, безнравственны и потому они не должны стоять у власти. Теперь народ доверил нам исполнять его волю. Так какими же мы должны быть в его глазах?

За каждым нашим поступком, как и за каждым нашим словом, должна стоять великая, святая и единственная человеческая правда. Только тогда мы вправе требовать такой те правды от каждого человека.

Только на обоюдной правде, когда ни власть, ни общество не прячут истины из соображений какой-либо выгоды, можно построить народное государство. И если мы когда-нибудь допустим, чтобы возобладала ложь и удобство правящему слою оправдать свои привилегии, это будет шагом назад от революции. И люди тогда научатся отвечать нам тем же: неискренностью и обманом. Поэтому всегда и во всем» — одна правда, как бы она ни была тяжела…