София Волгина - Екатерина Великая. Греческий прожект

«Ольвиополь. 18 июля 1789

Матушка родная! Вы назвали меня своим задушевным другом. Это – истина во всем смысле слова: будь уверена, что тебе предан нелицемерно. Странным всем произшествиям я не дивлюсь, знав его лутче других, хотя и мало с ним бывал. Но, по моему обычаю ценить суть, я никогда не обманывался в нем. Это – смесь безразличия и эгоизма. Из-за этого последнего он сделался Нарциссом до крайней степени. Не думая ни о ком, окроме себя, он требовал всего, никому не платя взаимностью. Будучи ленив, он забывал даже приличия. Цена неважна, но коль скоро естьли что-то ему нравилось, это должно было, по его мнению, иметь баснословную цену. Вот – права княгини Щербатовой. Можно ли так глупо и столь странно себя оказать всему свету? Как вещи открываются, тогда лутче следы видны: амуришка этот давний. Я, слыша прошлого году, что он из-за стола посылывал ей фрукты, тотчас сметил, но, не имев точных улик, не мог утверждать перед тобою, матушка. Однако ж намекнул. Мне жаль было тебя, кормилица, видеть, а паче несносна была его грубость и притворные болезни. Будьте уверены, что он скучит своей дульцинеею, и так уже тяжело ему было платить: за нею долгу тридцать тысяч, а он деньги очень жалует. Их шайка была наполнена фальши, и сколько плели они разных притворств скрывать интригу. Ты, матушка, немстительна, то я и советую без гневу отправить друга и ментора хотя в Швейцарию министром, вместо того, чтобы удерживать его здесь с его женой – отвратительной интриганкой. Вы прекрасно поступили, отослав его в Москву, но не утруждайте себя, матушка, догадками, которые вы сделали. Нет ничего такого, чтобы ему оказывать столько чести. Я ему писал письмо короткое, но довольно сильное. Дай тебе Бог, здоровье и спокойствие, которое столь нужно, а паче, чтобы иметь свежую голову для развязки столь многих хлопот. Здешние обстоятельства идут во многом не худо, ежели Турки не пойдут к проливу Еникольскому. А то нехорошо будет нашим безоружным кораблям у Таганрога, пока войски на Таман, не придут. Я все, что мог, употребил к их охранению. Десанты нестрашны, а боюсь токмо корабли потерять.

Зделав семьсот верст по жарам несносным, замучился до крайности. Войски за Бугом все. Прости мне, матушка родная, дай тебе Бог всего доброго, а я во ожидании обещанного письма по смерть верный и благодарнейший

Ваш подданный

Князь Потемкин Таврический

P. S. По расписанию достались в Кор д’Арме канонеры, а бомбардирам – быть в Очакове, то все приступили к Ивану Ивановичу просить, чтоб им быть при мне. Такая привязанность была мне весьма приятна».

Несмотря на то, что письмо, отписанное императрице, было довольно спокойным, на самом деле, получив сообщение от Екатерины о своем родственнике и протеже, Светлейший был в страшном гневе. Совет его, выслать оного Нарцисса подальше, Екатерина не выполнила. Она уже отослала молодоженов в Москву с тем, чтобы они никогда более не появлялись в Санкт-Петербурге. Екатерина не стала отсылать их в Стокгольм, зная, что представляет собой Мамонов и Щербатова. Она была уверена: не пройдет и полгода, как «Красный кафтан», запросится в Петербург, назад к ней. Тут-то она, следуя своему правилу – никогда не возвращаться к прошлому, и не позволит ему вернуться! К тому же, к чему ей женатые мужчины?

Допрежь среди придворных шла незримая борьба за нового фаворита для императрицы, совершенно неожиданно Екатерина обратила свой взор на статс-секретаря Степана Федоровича Стрекалова, уже пять лет управлявшим Кабинетом Ея Императорского Величества. Он являлся такожде делопроизводителем, учрежденного при дворе, Совета. К тому же, некоторое время назад императрица поручила ему заведование придворным театром. Он был на год старше нее. Как раз, в пору ее любовных переживаний из-за Мамонова, моложавый, красивый холостяк Стрекалов привез Екатерине в Царское Село утвержденные ею доклады к подписанию и обратил на себя ее особливую аттенцию. В те дни, думая о своей несчастливой приватной судьбе, она даже думала возвратить себе Завадовского, но вдруг приметила холостяка Стрекалова.

«В конце концов, – думала она, – он даже старше меня и не вздумает менять свою жизнь, изменив мне».

Стрекалов, заметив ее внимательные взгляды, естественно, был до смерти рад. Князю Григорию Потемкину было кем-то доложено новое увлечение императрицы, и он был сильно недоволен возвышением Стрекалова, который выглядел на двадцать лет моложе своего возраста, внешне Светлейший не выдерживал сравнения с ним. Ревность на сей раз застила ему глаза, и он настоятельно потребовал его увольнения, представив на ее суд его прежние оплошности и какие-то мелкие недостатки. Екатерине трудно было перечить Потемкину, тем паче, что и Анна Нарышкина была противу немолодого секретаря. Она отказалась от Стрекалова. Степану Федоровичу были пожалованы три тысячи душ, и, следом, удалили от двора. Однако, скорее, Екатерина не отказалась бы от него, буде не узнала, что непрактичный и нерасчетливый статс-секретарь, заведуя придворным театром, допустил растрату паче, нежели на четыреста тысяч рублев.