Антония Байетт - Дева в саду [litres]

– Присядь, – нервно сказал Александр.

Маркус неудобно пристроился на краю жесткого стула и огляделся по сторонам. Увидел стены, бледных и чистых арлекиновых цветов, арлекинов на афише «Бродячих актеров», акробатов Пикассо в их розовато-серой пустыне, Мальчика в его розовом венке, блестящую Данаиду и чуть ниже горку камешков. Ему понравилась взаимная сцепка алебастровых яиц, угластых и округлых кусков известняка и кремня, где блестящих, а где тусклых. Понравилось, как их линии перекликаются с округлостями и углами там, где белые бедра Данаиды очерчены темнотой. В этой комнате был достигнут верный баланс между пространством и человеческим телом в пространстве. От этого Маркус на время ощутил себя в относительной безопасности.

Он тоже вспомнил Офелию и отвел глаза от опасного Мальчика с его тяжелым венком. То, что Маркус играл в Гамлете, а Александр был режиссером, делало последнего идеальным исповедником и советчиком в глазах мальчика. Он уже привык к тому, что Александр направляет его действия. Может, он и в Лукасовых затеях участвовал потому, что видел в нем некоего режиссера. Ведь никто, кроме отца, не удосужился хоть пару раз объяснить ему, как следует поступать.

Маркус довольно долго в молчании осматривал комнату. Неприятное волнение Александра росло.

– Маркус, зачем ты, собственно говоря, пришел?

Маркус подскочил:

– Я не знаю, с чего начать. Это прозвучит странно, а вернее сказать, безумно. Я думаю, это и есть безумие. Наверное… Скорей всего.

– Что за безумие? Кто безумен?

– Сэр, дело в том… Я боюсь, что с мистером Симмонсом что-то случится. Боюсь, что он что-то сделает.

О Лукасе Симмонсе Александр не задумывался вовсе, считая его человеком, нормальным до идиотизма, битком набитым безобидными банальностями и мелкими школьным новостями. Александр вызвал в памяти его улыбчатое лицо славного малого и спортсмена-любителя. Этакий второстепенный персонаж из дамского детектива, воплощенное благоразумие в одежде и в мыслях. Слишком пресный для комических романов Вудхауса и сплетен в учительской.

– Сэр, он говорит, что у него наблюдатели в окнах, что его прослушивают проводками, и комнату, и его самого. Я боюсь, что он погонит машину слишком быстро.

Маркус заранее решил привести только несколько самых достоверных случаев – только чтобы привлечь внимание к беде своего друга. Теперь он с надеждой смотрел на Александра. У Александра красивый лоб прорезали морщины недоумения. Маркус рассказал еще:

– Он говорит, что его разум уничтожили какие-то уничтожители на миноносце. И может быть, не только разум, но и некоторые… биологические функции. Он видел молочную бутылку с кровью. Он вырезал куски из анатомических плакатов в лаборатории, тех, где мужчина и женщина. И мне кажется, он режет лягушек.

– Ну это, положим, его работа.

– Дело в том, как он их режет.

Александр пытался все это осмыслить. Только что он думал о женщинах, о сокровенных складках, о пении крови и разума. Бутылки с кровью и странные вивисекции выходили за рамки его познаний.

– И какой же ты из этого делаешь вывод?

– Я не знаю, сэр. Он думает, что я знаю разное, а я ничего не знаю. Он думает, я все понимаю, а это не так.

– С чего он вообще взял, что ты должен что-то понимать?

– Он мой друг, сэр.

Ответ был правдивый, отчаянный и благородный. Но он был обтекаем: Маркус надеялся умолчать о том, о чем невозможно было говорить, о странных способностях своих: из-за них он нуждался в дружбе, и дружба была ему предложена. Но Александр эту обтекаемость понял в другом смысле. В стенах школы слово «друг» считалось не вполне невинным. Настолько, что в случаях настоящей дружбы его старались не произносить. Александр никогда не слышал, чтобы Маркуса и Лукаса называли «друзьями». Впрочем, он много чего не слышал из школьных сплетен. Александр смотрел на мальчика в очках, чье лицо меловой белизной напоминало лицо сестры, но чьи глаза, и волосы, и выражение казались бесцветными до небытия. Он невольно глянул на Мальчика на стене, надменно-нахального, совершенно иного, и слегка содрогнулся. Если Фредерика и не была хрупким девственным созданием, то брат ее, безусловно, был, и злосчастный Симмонс играл с огнем, с чем-то крайне неустойчивым и взрывоопасным. На Александра накатила нелепая волна сочувствия полувоображаемому Симмонсу. Мальчишки ужасны. Он посмотрел на Маркуса и сказал суровее, чем хотел:

– Зачем ты пришел и все это мне рассказываешь?