Антония Байетт - Дева в саду [litres]

После обеда пили кофе из крошечных глянцевых чашечек. О свадьбе никто не заговаривал. Дэниел рассказал Уинифред, как замечательно Стефани нашла подход к Малькольму Хэйдоку. Уинифред была тронута, на что он и рассчитывал. Она сказала, что почти ничего не знает о работе Дэниела. Тот отвечал, что левой руке часто лучше не знать, что делает правая, а потом стал рассказывать о своих приходских делах, возможно подтверждая квалификацию на манер соискателя должности. Уинифред спросила, не затрудняет ли ему жизнь его профессия. Тут Дэниел с невероятным одушевлением принялся перечислять забавные представления мирских о священниках и, на свою беду, остановился на теме плотской любви. Стефани и так уже была напряжена: давеча ее тронул рассказ об остракизме, которому подвергаются священники даже в поездах, но сегодня ее раздражал комический соус, под которым та же история была подана ее матери. Ей нравилась простая и суровая работа Дэниела и потому претило слушать, как он ради Уинифред выискивает вялые, абстрактные словеса вроде «непосредственность», «личностный подход», «неравнодушие», «любовь», «внимание к людям». Из-за них все размывалось, казалось слишком простым. Потом Дэниел голосом густым и жовиальным принялся уверять их, что в смысле секса священники почти не отличаются от обычных мужчин. Что сейчас мало кто, вслед за Высокой церковью, отрицает предохранение, проповедует, по канонам Низкой церкви [212], воздержание или видит в плотской любви сакральное слияние, что подразумевает обильные молитвы у брачного ложа…

Наконец он почувствовал между слушательницами какое-то напряжение и увидел, что лицо Стефани над кофейной чашечкой застыло в непроницаемую маску.

– Господи боже. Прости меня, – сказал он. – Это я по привычке, я сто раз это говорил в других местах, в дурацких компаниях. С тобой так нельзя, не нужно так…

Стефани так и подумала, но оттого, что Дэниел сказал это вслух, стало еще стыднее.

– Не глупи.

Уинифред собралась с духом:

– Не ругай его. С этой женитьбой трудности будут, и это одна из них. Правильно, что Дэниел сам заговорил.

Дэниел продолжал смотреть на Стефани, упрямо и хмуро отводившую глаза.

В прихожей снова послышался какой-то грохот, звякнули чашечки, и в дверь заглянул Билл:

– О, я, кажется, не вовремя. Если помешал, скажите – я уйду.

Все молчали.

– Нет, я вам явно мешаю. Что ж, удаляюсь, – заявил Билл и никуда не удалился.

Дэниел встал и протянул ему руку:

– Здравствуйте.

– Благодарю вас, – ответил Билл и руки не принял.

Женщины замерли, словно каменные.

– Ухаживаете за моей дочерью?

– С ухаживанием, надеюсь, уже закончил.

– Вам, наверное, доложили, что я считаю это полнейшей глупостью?

– Извините, коли так.

– Я своего согласия не даю.

Дэниел открыл было рот, но Билл заспешил дальше:

– Знаю, что законного права отказать у меня нет. Но морально, морально стою на своем. Не могу одобрить дело, столь явно обреченное.

– Это не мораль, а попросту гордыня.

– Что же до тайных сборищ…

– Я пойду, – сказал Дэниел. – Так лучше будет. Не люблю навязываться. Надеюсь, что Стефани скоро станет моей женой. Со мной ей будет лучше.

Билл скакнул ему наперерез и картинно раскинул руки, заслоняя дверь.

– Вам нечего ей предложить. У вас с ней ничего нет общего.

– Это уж ей решать. – Дэниел был уже крепко зол и потому острей осознавал свои недавние промахи и долгое молчание Стефани. – Я не хочу смотреть, как вы ее мучите. Вы слишком много требуете от ее любви. И поступаете жестоко. Да, это называется жестокость, и ваше счастье, что Стефани еще очень молода. Только вот ей от этого плохо. Вы ей жить не даете, а ведь злость-то ваша к ней мало имеет отношения. А теперь дайте пройти.

– Добрый пастырь! – со слабой, но злой усмешкой пробормотал Билл. Впрочем, руки опустил, а затем с внезапностью, столь часто путавшей и вводившей в заблуждение домашних, впал в примирительный тон. – Не уходите, прошу вас. Вот спросите их, они знают: я ведь злюсь больше для вида. Господи, да если бы я хоть на минуту подумал, что кто-то этому верит, я бы… я бы повесился! Да, признаю, люблю пошуметь, покричать – но ведь это все дым без огня. Спросите их – кто когда обжегся? Нет-нет, не уходите, мы еще ничего не обговорили. Стефани, ты, конечно, знаешь, что мы тебя не оставим. Ты наш первенец…

– При чем здесь «не оставим»? Я не беременна и не обесчещена.

Дэниел сел. Женщины сохраняли каменные выражения.