Франтишек Кубка - Избранное

— Виктория! — завопил, как пьяный, молодой Ангальт.

Иржик и сам не заметил, как поскакал вместе с ними, с сотнями молодого Христиана, и снова оказался в гуще боя.

Кто-то приказал всадникам остановиться и выровнять ряды. Те остановились, с трудом сдерживая лошадей. И снова атака. Молодой Ангальт, без шлема, белокурый, был далеко впереди. Словно меч врубились эскадроны в пехотные каре. Строй баварцев смешался. Многие попрятались в известковый карьер. Иные удирали, оглашая воздух воплями, словно роженицы. Всадники Ангальта гнали в тыл к лесу толпу пленных. Среди них был даже полковник.

— Виктория! — кричал молодой Ангальт.

В мгновение ока поле усеялось трупами.

Но из рузыньской лощины, как медведи из берлоги, лезли все новые ряды баварцев. Проделывали они это без особого желания. И вылезали так медленно, что казалось, вот-вот упадут и улягутся на землю.

Группы драгун Корниша все же зачернели на мотольском косогоре. И роты мораван быстрым маршем двинулись от леса на подмогу Ангальту-младшему. Наконец-то и молодому Шлику со Штубенфоллом довелось идти в атаку! С ними подъезжали Ангальт-старший, Гогенлоэ и Турн. Они призывали к себе и отдавали распоряжения, приказывали и поощряли, велели бить в барабаны, трубить в трубы и палить из пистолей, мушкетов и медных пушек. Копыта их лошадей попирали живых и мертвых коней и людей, пики и сабли, вымпелы и ружья. Со всех сторон слышались разноязычные проклятья, стоны, брань и вопли, даже можно было расслышать «Мария» и «антихристы». А над всей этой кутерьмой, смрадом и гарью, над кровью и разодранными знаменами светило холодное ноябрьское солнце.

Сцепившись, как олени во время гона, бились бело-голубые с белыми. Бились так долго, что баварцам подошло подкрепление. Так долго, что стала кровоточить рана на груди молодого Ангальта. И все вдруг поняли, что атака отбита и двигаться дальше нет возможности.

Сверкая яркими, как блеск бриллиантов, глазами, слева выехал во главе своих терции великолепный и неистовый Вильгельм Вердуо.

Мадьяры под откосом горы словно оцепенели, когда из ложбины на них вылетели всадники из резерва императорских войск. Польские казаки, держа зубами поводья и размахивая саблями — в каждой руке по одной, — стаями врезались в толпы мадьяр, без строя и команд, завывая по-волчьи:

— Och, wy szelmy luterańskie, kurwy syni, grom was bil! [33] Ах вы, шельмы лютеранские, сукины дети, разрази вас гром! (искаж. пол.)

Как ветер метет по земле сухие листья, погнали перед собой казаки вояк Корниша. А за ними устремились все, кто еще оставался на поле боя. Молодой Христиан Ангальт упал с коня. Его разбитые эскадроны обратились в бегство, удирая от новых шеренг баварцев, которые под грохот барабанов приближались, как шагающая гора, вздымая лес копий.

Весь залитый кровью, Иржик повернул коня назад. Невидящим взором искал он в опустевшем поле Турна. Но того нигде не было видно. Зато он заметил другое лицо. Как во сне мелькнул перед ним знакомый облик, припомнивший что-то давно забытое.

— Ну что, ублюдок, вот ты и очутился в ж… вместе со своей англичанкой, — донесся до него насмешливый голос.

Он обернулся. И сразу вспомнил Вальдсас. Но головы, по которой в тот раз он треснул колом от забора, уже не было видно. Иржик пришпорил коня. Задержался ненадолго у груды мертвых. Взглянул на опрокинутую пушку. Из ее жерла еще несло пороховой гарью.

И вдруг — удар. Будто камнем по спине.

Иржик судорожно натянул поводья. Конская грива перед ним закачалась. Не было сил смотреть на эту колышущуюся гриву. Он закрыл глаза…

И понял, что падает, быстро проваливается в теплую серую мглу…

Солнце стояло еще высоко. Король Фридрих выезжал из Града. Он отправлялся на битву в сопровождении сэра Гоптона, сэра Раскина и мистера Пойнтса. Охрана состояла из пятидесяти одетых в бело-голубое гвардейцев. В воротах замка его приветствовали пфальцский дворянин граф Зольмс и пан из Бубна. Он приветливо поздоровался с ними и спросил:

— Вы тоже едете?

Те ответили утвердительно и присоединились к свите.

— Все стихло, — сказал король. — Бог милостив.

Между Градом и страговскими воротами они не встретили ни живой души. Ворота были на запоре. Однако снаружи доносился людской гомон, словно шумел прибой. Король спрыгнул с коня и поднялся на монастырскую стену. Свита последовала за ним. Внизу у ворот они увидели около сотни солдат, пытавшихся проникнуть в город. Несколько десятков повозок, запряженных и без лошадей, стояли вокруг. Солдаты занимались грабежом.