Турн заговорил спокойнее.
— Вспоминали вы хоть изредка обо мне? — спросил Иржик.
— Да ведь мы писали друг другу.
— Это было так давно!
— Я за это время объехал изрядный кусок света!
Они уходили с мола, обнявшись за пояс, как дети. Но Иржику показалось, что Турн чего-то недоговаривает.
— Давно вы здесь, отец? — спросил он, и Турну понравилось такое обращение.
— С рождества. Я приехал из Гааги через Кале и всю Францию. Здесь меня хорошо приняли. Платят много денег. Шесть тысяч дукатов. На одну только экипировку выдали целых четыре тысячи. У тебя есть деньги, сынок? Я дам тебе сколько нужно.
— У меня есть, отец. Но скажите, вы довольны?
— Я всякого насмотрелся за это время. А как ты? Ты вырос, похорошел, но побледнел. Тебя донимали женщины?
— Донимали, отец, и я их…
— Все бывает, сын. И что ты делал?
— Я ел, пил, ездил верхом, играл в карты. Дрался на дуэли. Выслушивал поучения сэра Томаса. Против меня поднялись все христиане в Стамбуле, а турки собрались заточить в темницу. Вот почему сэр Томас выгнал меня. Он отправил меня к вам, отец! Я уехал с радостью. И вот я здесь!
Они сидели у таверны над каналом, а мимо них торопливо сновали монахи, рыбаки, писари, торговцы, стройные и толстые женщины. Нищие выкрикивали молитвы и попрошайничали. Гондолы скользили по мутной воде. Из какого-то окна тренькала мандолина. Со звонниц храмов били полдень, и ласточки низко носились над водой, издавая звуки, похожие на гудение струны.
— Будешь жить со мной. У меня роскошное логово, генеральское, — говорил Турн. — Отродясь так не жил. Кресла высокие кожаные, шелковая постель, стены обиты штофом, на полу ковры, витражи на окнах, кубки из Мурано, камердинер в красных чулках, голубиный помет на карнизах, комары, колокола на башне святого Моисея и процессии — на море, процессии — на суше, и суета сует день и ночь, и ко всему этому еще воняет рыбой… Будь я лет на тридцать моложе, может, мне все это и понравилось бы. Женщины тут красивые, высокие, волоокие, крутобедрые, а самые красивые из них — золотоволосые. Говорят, что они с лангобардской кровью.
Значит, женский пол не давал тебе покоя там, в Стамбуле? А королеву ты что же, забыл?
Иржик покраснел, как в былые времена.
— Сэр Томас своими речами заставил меня забыть ее.
— Ревновал, старый шут! Королева еще больше похорошела.
— Вы говорили с ней?
— Часто и подолгу.
— Как ей живется в изгнании?
— Как королеве…
— Сколько у нее детей?
— Пять, шесть… семь… Не знаю. Они не все в Гааге. Дом, в котором она живет, это тебе не пражский Град, а Гаага не Прага. Старшего сына она отправила учиться, кажется, в Лейден.
— Хайни?
— Хайни уже совсем не Хайни. Это серьезный юноша с меланхолическим взглядом, который не шалит и не капризничает. Коли хочешь называться чешским принцем, так и учись чешскому! А у него пфальцский гувернер!
— Много в Гааге чехов?
— Хватает…
Турн помолчал. И снова Иржику показалось, что он чего-то недоговаривает.
— А вы, отец, что делали в Нидерландах?
— Письма писал. Карла, принца Уэльского, убеждал, что Англии непременно надо воевать с Габсбургами. Бетлену предлагал готовиться к новому походу против императора. Мансфельд в ту пору был в Лондоне и набирал войско. Он снова стал знаменит. Король Яков его не жалует, но принцу Карлу он нравится. Тот поселил Мансфельда в королевском дворце, в тех самых покоях, что были приготовлены для испанской невесты, которая, слава богу, не приехала.
Мансфельд писал мне из Лондона в Гаагу, звал к себе на службу. Я набрал роту кавалеристов, отряд кирасир, обучал их. Какое-то время пробыл у Мансфельда генерал-лейтенантом. Как вдруг прибывает ко мне здешний посол и приглашает сюда вот в Венедиг. Дескать, сенат Венецианской республики собирается снарядить войско против императора. И мне, стало быть, нужно это войско набрать и обучить! Вот я и поехал, повинуясь приказу короля Фридриха и любезной улыбке королевы…
— У вас достойное поручение!
— Это только так кажется, сынок. Ведь я ровно ничего не делаю. Думал — буду весь в трудах, а сам пока только сижу сложа руки да расхаживаю на приемы. Я вызвал в Венецию пана Каплиржа, Павла, да ты его знаешь! Этот, конечно, не полководец, но вербовать солдат умеет неплохо. Он сколотил тут полк ландскнехтов и сделался полковником. Теперь он муштрует солдат в Брешии. Еще приехал ко мне пан Ян из Бубна. Но вот какое невезение, — дож Контарини хотел войны, а Корнери — нет. Да еще императорский посол встал в позу — почему это, мол, в католическом Венедиге генералом стал этот гнусный еретик Турн. Дож струсил, стал оправдываться, что хотя Турн и генерал венецианского войска, но против австрийского дома его не поведет. Мне запретили нанимать офицеров из чешских изгнанников.
Читать дальше