Александр Никонов: Последний фронтовик

Стылая октябрьская ночь покрыла троих бойцов, но предательская тишина, в которой каждый шаг отзывался в воздухе плеском воды и чмоканьем болотной жижи, которые нарушали гармонию ночной природы. Часа через три, когда по открытой воде по пояс они подбирались к камышам, раздались выстрелы из автомата, и над их головами прошелестел рой пуль. Они присели в воду по самую шейку. Ефим прошептал:

– Интересно, кто это: немцы или наши?

Сержант не успокоил:

– Автомат немецкий, слышал? у него редкие выстрелы. Ладно, давай забирай правее, не стоят же они вокруг всего болота.

– Холодно, мужики, – простонал Ефим, лязгая зубами, чувствуя, что онемевшие губы и челюсть еле повинуются ему. – Вмёрзнем мы в это болото, матть её.

Но его уже никто не слушал, сержант и Четвериков забирали вправо, помогая себе гребками рук. Над головой вдруг загудел неизвестно откуда взявшийся ветер, заставляя скрипеть, шуметь высокие сосны и неся холод. Наконец, выбрались, к частому чапыжнику, прислушались – тихо.

– Выбрались мы или нет? – с дрожью в голосе спросил неизвестно кого Тимофей.

– Переодевайтесь в сухое, а то простудимся – сгинем, – приказал Кубышкин и метнулся в сторону. – Ждите, я скоро.

Ефим и Тимофей отжали галифе, шинели, вылили из сапог воду, намотали на ноги сменные портянки, потоптались, чтобы согреться. Продираясь сквозь кусты, вернулся запыхавшийся сержант, прохрипел:

– Нормально, мужики, поблизости никого нет. Везёт нам.

– Чего же везёт-то? – спросил Шереметьев.

– Деревня недалеко, километра четыре, дойдём – согреемся.

– Откуда знаешь – темень ведь?

– Собаки брешут, – коротко объяснил сержант.

Кубышкин тоже отжал одежду, переобулся и протянул им свою фляжку:

– Нате, сделайте по глоточку.

– Что это?

– Спирт, – ответил он и предупредил: – Только по глотку, а то развезёт.

Глотнув спирта, Ефим почувствовал, как по всему телу пробежало тепло, голова прояснилась, а ногам стало как будто легче. Видно, то же самое почувствовал и Тимофей, потому что улыбнулся и, крякнув, сказал:

– Ё-моё, добро, жить можно.

Пока добирались до деревни, два раза приникали к земле, потому что фашисты иногда постреливали. Звуки выстрелов доносились уже издалека, но одна из пуль всё же фьютькнула совсем рядом, и, чтобы не нарваться на очередную шальную гостью, окруженцы прижались к родимой земле-спасительнице. Ветер усиливался, пошла снежная крупа, хлеща их по щекам. Вот и крайние избы деревушки, окружённые изгородями из жердей. Прошли огородом, постучались. Долго никто не отзывался, бойцы подумали, что дом брошенный, но в хлевах вздыхала скотина, гагачили потревоженные гуси. Наконец, кто-то через окно спросил:

– Ну, кого черти несут?

– Откройте, пожалуйста, хозяюшка, пустите переночевать.

– И что за беда такая, хоть беги, – ответствовали изнутри. – Как что, так обязательно к нам, в крайнюю избу идуть. Кто хоть вы?

– Красноармейцы, к своим пробираемся.

– Надо было спросить, есть в деревне немцы или нет, – шепнул Тимофей.

– Да нет тут никого, – уверенно ответил сержант.

– Почему ты так думаешь?

– Хозяйка говорит уверенно, громко – непуганая ещё, значит, и немцев нет.

Щёлкнула щеколда, лязгнул металлический крючок.

– Входите.

В сенях их встретила женщина с керосиновой лампой в руке, косматая, неопределённого возраста.

– Да крючок за собой накиньте, – добавила она, зевая и входя из сеней в избу, откуда на непрошенных гостей пахнуло теплом.

Они вошли, огляделись – обыкновенная изба-пятистенка, каких на Руси миллионы: божница в красном углу, две скамейки, полати, большой, сколоченный из досок, стол – видать, семья большая, два окошка с ситцевыми белыми занавесками, печь, с края которой свисали несколько пар ног. Хозяйка поставила лампу на стол, без лишних слов выбросила из закута несколько потрёпанных полушубков, тулуп и сказала:

– Устраивайтесь тут, у печки, не замёрзнете. Места больше нет.

Поставила на стол три кружки, налила в них из глечика молока, отпахнула от ковриги ломоть:

– Вот, поешьте. Да не забудьте лампу задуть.

И ушла на вторую половину. Когда улеглись, Тимофей зашептал Ефиму:

– Видал, на крючке шинелка висит?

– Ну.

– Кто-то из наших тут есть.

– И что?

– Да так.

Тимофей бормотал что-то ещё, но Ефим его уже не слышал, он с полётом и кружением проваливался в сонную пропасть.

6

Разбудили его грубым тормошением:

– Ефим, поднимайся!

– Ну, чего ещё?