В помещениях усадьбы разошедшиеся вояки от нечего делать изрезали палашами фамильные портреты, теперь вместо живописных полотен в рамах висели обрывки жалких ленточек. На площадке перед мраморной лестницей какой-то артиллерист, облаченный в дамское бальное платье, писклявым женским голосом объяснил Лежону, как найти их начальника. Представление сопровождалось хохотом его ряженых сотоварищей по грабежу: один напялил на голову напудренный парик, постоянно сползавший ему на нос; другой натянул муаровый редингот красновато-бурого цвета, разошедшийся по шву у него на спине; третий заталкивал в кивер посеребренные ложки и стаканчики, извлеченные из разбитого буфета. С гримасой отвращения на лице Лежон поднялся на второй этаж, где находились апартаменты маршала. Под подошвами его сапог жалобно хрустели осколки вдребезги разбитой фарфоровой посуды. В салоне, выходившем на балкон с витыми колоннами, болтали, разбирая трофеи, офицеры, их денщики и одетые в штатское чиновники интендантской службы. Отобранные подсвечники и вазы слуги укладывали в ящики с сеном. Тут же какой-то гусарский полковник позволял себе вольности с дочерью хозяина соседней фермы, мобилизованной вместе со своими сестрами для обслуживания эскадрона. Взобравшись на столик с выгнутыми ножками, сделанный из розового дерева, камердинер в белых перчатках пытался снять люстру. Лежон похлопал его по голени и приказал доложить о своем прибытии.
— Это не входит в мои обязанности, — ответил лакей, увлеченный своим делом.
Тогда полковник резким ударом сапога опрокинул столик, и лакей, вопя и дрыгая ногами, повис на люстре, что несказанно развеселило всю компанию и принесло Лежону заслуженные аплодисменты. Находившийся в салоне генерал наконец-то заметил штабную форму новоприбывшего и предложил ему немецкого вина в чашке — другой посуды не было. В этот момент большая двустворчатая дверь распахнулась настежь, и в салон вошел Массена, одетый в атласный халат и мягкие домашние туфли без задников и каблуков.
— Нельзя ли потише, банда бездельников! — рявкнул он, но, несмотря на его громкий командный голос, гомон в салоне не утих, а стал лишь чуть тише.
Одноглазый, с орлиным носом на одутловатом лице и черной, коротко стриженой густой шевелюрой, маршал обвел взглядом присутствующих и, заметив Лежона, единственного достойного человека в шумной толпе, скомандовал:
— Следуйте за мной, полковник.
Маршал повернулся чуть сутуловатой спиной и шагнул в свои апартаменты, за ним тотчас последовал посланец императора. В коридоре Массена вдруг остановился перед массивными настольными часами из золота и позолоченного серебра, выполненными в виде пухлых ангелочков, бивших в гонг.
— Что вы об этом думаете?
— О ситуации, ваше сиятельство?
— Да нет же, дурень, об этих часах!
— На первый взгляд вещь красивая, — ответил Лежон.
— Жюльен!
Лакей в ливрее гранатового цвета возник, словно ниоткуда.
— Жюльен, — сказал Массена, — мы это забираем.
Он указал на часы, лакей бережно поднял их и, пыхтя, — весили ангелочки немало, — понес упаковывать. Массена прошел в угловую комнату и опустился на край кровати с бархатным балдахином.
— Ну-с, молодой человек, какие будут приказы? — спросил он.
— Императору нужен плавучий мост через Дунай в шести километрах юго-восточнее Вены.
Массена сохранял невозмутимость, какой бы ни была поставленная перед ним задача. В пятьдесят один год он прошел огонь, воду и медные трубы. Он прослыл вором и злопамятным типом, но императору снова понадобилось его воинское искусство. Обычно маршал презрительно относился к тем, кого называли «дурачками Бертье» или «сойками», потому что он, сын торговца оливковым маслом из Ниццы и бывший контрабандист, не родился маршалом или герцогом, как все эти ничтожества из банкиров и аристократии, всякие там маркизы и прочие хлыщи, таскавшие в своих лядунках [13] Лядунка — у кавалеристов сумка на перевязи через плечо для хранения пистолетных или ружейных зарядов.
пудру, помаду и другие туалетные принадлежности, все эти Флао, Пуртале, Кольберы, Нуайе, Монтескью, Жирардены, Перигоры... Однако Лежона к их числу маршал не причислял: он был единственным буржуа в этой банде, хотя наравне со всеми учился кланяться и отдавать честь у Гарделя, балетмейстера парижской Оперы. Кроме того, его талант живописца получил высокую оценку самого императора.
— Вы определили место для переправы? — спросил Массена.
Читать дальше