Александр Тавровский - Каменная могила

На стене нашего дома, прямо под моим окном, я случайно увидел странный знак, чем-то похожий на арийскую свастику. Нарисовано было коряво, но не мелом, а масляной краской и, скорее всего, не детской рукой.

«Начинается! – сразу скис я и без колебаний открыл дверь подъезда. Там уже было тихо. Видать, Виталик всё же впустил алкашей в свою квартиру.

После смерти соседей мы всё ещё жили вчетвером в одной комнате. Комната покойников была временно опечатана надёжней, чем погребальная камера фараона. Просто пришёл старший по дому, наклеил на двухстворчатую дверь узкую полоску белой бумаги и на ней крупно написал: «Печать. ЖЭК1. Ст. по д. Ильич». Души соседей оказались запертыми в привычной обстановке вместе с вымирающими от голода и холода клопами. Им всем там было просторно. А нам – нет!

Надькина кроватка на колёсиках стояла прямо напротив нашего полуторного диванчика. От бабкиной огромной, как украинская телега, кровати на колёсах мы на ночь отгораживались двумя стульями. Это практически ничего не меняло. Бабка, как акула, ловила каждый наш шорох.

– Шо ви там так скрипите! – вопила она, не успев лечь. – Ви делаете мне зло!

А среди ночи вдруг взвывала, как сирена:

– Ребёнок час кричит! Он – мокрый! Дайте же ему грудь!

Мне всегда казалось, что Берта Михайловна в молодости была палестинской террористкой. А уж потом стала еврейкой. Когда Надька родилась, Бетя назло нам поклялась лично отвести её в первый класс. А когда та пошла в школу – дожить до её совершеннолетия… Напрасно я убеждал Бетю, что в этом нет никакой необходимости. В конце концов, ей надоела и Надька, и она заявила, что переживёт нас всех: и меня, и внучку, и правнучку, а если захочет, то и внучку правнучки.

– А кто же тогда будет вас хоронить? – в ужасе спросил я.

Но в ту ночь Бетя уснула быстро. Несмотря на свой патриарший возраст, спала она тише покойника, без предсмертного храпа и хрипа. Давным-давно цыганка за трёшку нагадала ей долгую жизнь аж до девяноста лет. Теперь Бетя жалела, что пожмотилась и не дала гадалке пятёрку. Но и так ещё целых два года она могла спать абсолютно спокойно.

Где-то к часу ночи кто-то постучал в дверь. Просыпаться жутко не хотелось, но на первом этаже сколько окон, столько и дверей. Как-то летом, задолго до свадьбы моя будущая супруга сидела у раскрытого окна и вязала шарфик. Вдруг какой-то неопределённого вида мужичок легко запрыгнул на подоконник, соскочил на пол, отдал пионерский салют жене, погладил по голове Бетю и бочком-молчком через комнату и прихожую вышел на лестничную площадку. Хорошо ещё, что никто не пошевелился.

В дверь уже били не только кулаками, но кажется, всем, чем только можно. Дверь была до потолка, тяжеленная, сталинская. Но «чэтэзовские», сделанные под «английские», замки могли запросто выскочить наружу.

– А чёрт! Быстро звони в милицию. Может, приедут…

Я взял давно припасённый витой металлический прут от старой решётки и подошёл к двери. В такие минуты я всегда чувствовал одно и то же: от ледяного жгучего вихря в пустом желудке до тупого безразличия ко всему на свете.

«Дождались!» – тупо констатировал я про себя. «В Израиле хоть умерли бы по-человечески!»

Я треснул кулаком в собственную дверь, потом ещё и ещё раз. Скоро я понял, что стучу уже один.

– Телефон не работает! – прошептала ты. – Господи! Что будет!

– Иди к детям. Если что, прыгайте в окно. Хорошо, что решёток нет…

Наконец, я догадался спросить:

– Кто?

За дверью выматерились, затопали ногами и гнусно заорали:

– Открой!

Сколько там было погромщиков, я не знал. «Глазок» мы поставили гораздо позже, во время ремонта.

– Открывайте сами! – безжалостно сказал я. – Я вам не швейцар!

– Ты, мля, счас станешь трупом! Открой! Мы только посмотрим!

– Музеи открываются с десяти. Если вы, суки, не уйдёте, я вызову ОМОН! Гадом буду, вызову!

– Ментами пугаешь, шестёрка! Открой!

И стали с разбегу бить в дверь ногами.

От усталости и обиды, что мне не поверили, я обнаглел и заорал ещё громче них какие-то средневековые глупости:

– Стучи, стучи, лабазник! Евреи не сдаются! Врёшь – не войдёшь!

За дверью стало совсем тихо, и вдруг раздался такой мерзкий хохот!

– На хера нам твои евреи! Имей их сам! Отдай мою блядь!

От удивления я даже выронил свой прутик. Вот это – сюжет! Вепрев-придурок: погромы, погромы! А народу совсем не нужны евреи. Народу нужна его блядь!

– Слушай, – сказал я. – У меня, кажется, нет твоей… девки, честное слово. А как хоть её зовут?