Луи Нуар - Золотой корсар

То был человек спокойный и в то же время решительный. Поговаривали, он был горазд на жестокости, которые заставляли людей дрожать и вызывали у них возмущение, но не менее часто совершал Хуссейн и благородные поступки, за которые жители Алжира были готовы многое ему простить.

Народ обожал его и в то же время боялся; он умел управлять опасными подданными, которые находились в его подчинении; зачастую снисходительный, иногда неумолимый, он внушал страх богачам, но был горячо любим чернью и солдатами.

Счастье ждало того, кто служил ему верой и правдой, горе было тому, кто надумал его предать.

Патриархальный в своих привычках и манерах, он был крайне непринужден в общении. Несмотря на то, что одевался он очень просто и был всегда доступен простым людям, во всех его позах и жестах присутствовала некая гордость, внушавшая уважение.

Когда мусульманский правитель вершит правосудие, приказ его приводится в исполнение немедленно.

Позади его держатся шауши, готовые поколотить палками или обезглавить приговоренных.

Но Паоло совершенно не испугала обнаженная сабля знаменитого Мехмета, любимого шауша Хуссейна, который как-то раз срубил триста голов мятежников на глазах у своего невозмутимого господина.

Представ перед Хуссейном, Паоло с врожденной грацией приветствовал его на восточный манер и без смущения выдержал тяжелый взгляд черных глаз дея.

– Чего ты хочешь, руми? [20] Христианин (у мусульман). – спросил Хуссейн у юноши.

– Мой корабль, сидна [21] Господин (араб.). , – отвечал Паоло.

– Твой корабль, юноша, будет тебе возвращен, если ты сможешь доказать, что он действительно принадлежит тебе.

– Не я ли привел его сюда, в одиночку; не я ли находился на палубе, когда судно вошло в порт?

– Это ничего не доказывает.

– Это доказывает все, сидна.

Изумленный такой дерзостью, дей нахмурил брови, и его олимпийский лоб покрылся морщинами.

– Сидна, – промолвил Паоло, – позволь ребенку, каковым по возрасту я являюсь, с почтительной искренностью представить тебе свои объяснения.

– Говори!

– Сидна, видя тебя, и никого больше на этом ковре, который суть есть трон деев, я говорю себе: «Вот человек, которому принадлежит весь Алжир». Вот и видя меня, и никого больше, на полуюте брига, который суть трон капитана корабля, ты должен сказать себе: «Это судно принадлежит ему!» Так ли уж важно, как именно оно мне досталось? Оно мое, вот что главное. Разве я спрашиваю у тебя, стал ты деем как сын или племянник предыдущего дея, или же тебя возвели на престол чудеса храбрости и сообразительности? Нет. Ты правишь, вот что важно. Примерно так же обстоит дело и со мной, разве что владения мои не столь значительны.

Доводы юноши, казалось, убедили дея, однако же любопытство его требовало удовлетворения.

– Хорошо! – промолвил он. – Я верну тебе бриг, но при одном условии.

– Каком, сидна? Если речь идет лишь о том, чтобы мне стать преданным тебе душой и телом, будь уверен – в моем лице ты получишь слугу надежнейшего и вернейшего.

– Какой же ты скользкий! – воскликнул Хуссейн. – Но что бы ты ни делал, твой бриг к тебе вернется, лишь если расскажешь, как тебе удалось его захватить.

Паоло претило вдаваться в подробности; к тому же он чувствовал, что загадочный покров, лежащий на его прошлом, необходим для престижа; он видел, что твердость, с которой он продолжает хранить молчание, произвела настоящую сенсацию в Алжире, и – для своей будущей репутации – решил не поддаваться даже на уговоры дея.

– Мне очень жаль, – сказал юноша, – но я не могу удовлетворить твою просьбу. За твоей спиной стоит шауш; одно твое слово – и он забьет меня до смерти палкой. Кроме того, ты можешь попытаться заставить меня говорить под ятаганом Мехмета – я не скажу ни слова, хотя и горю желанием быть полезным.

Дей пребывал в нерешительности.

Его переполняла глухая ярость, но он вглядывался в симпатичное лицо Паоло и видел светящиеся умом глаза юноши; они смотрели на него с такой преданностью, что он решил не подвергать паренька наказанию.

– Юноша, – промолвил он, – ты первый, кого не постигнет смерть после неподчинения Хуссейну; и за это ты должен благодарить ту счастливую звезду, что тебя защищает. Мои уста отказываются произносить смертный приговор. Но я конфискую бриг. Ты свободен. Если хочешь, то можешь поступить на службу к одному из моих корсаров… Проявишь себя в деле – и мы вернемся к нашему разговору… Но о корабле своем больше даже не заикайся; возвращать его я не намерен.