Александр Козин: Волжское затмение. Роман

– Ну, Виктор Иванович… В час добрый, – тихо проговорил высокий, вздохнул и глянул украдкой через плечо собеседника на кресты и купола церкви Петра и Павла. – С Богом. От успеха вашего дела зависит всё… – он нервно сглотнул и осёкся.

Собеседник выразительно, прожигающе взглянул на него, склонил набок голову и вдруг улыбнулся. Коротко. С язвинкой. Будто колкость какую сказать хотел. Покосился на скучающего неподалёку конного милиционера, на двух молодых бездельников, что стояли, облокотясь о перила, и лузгали семечки.

– Отойдём, Александр Алексеевич. Вон туда… А то проходу мешаем. Люди с поклажей идут, а мы… – и, прихватив своего приятеля за локоть, повлёк его через дебаркадер в дальний угол пристани у носа парохода. Здесь и в самом деле было пусто, и никто, даже случайно, не мог их слышать.

– Волнуетесь, Александр Алексеевич. Нехорошо, – покачал он головой, всё так же ехидно улыбаясь из-под острых усов.

– Мало нас. Слишком мало, Борис Викторович. Вы же понимаете, что даже в случае вашего успеха в Рыбинске… – чуть сдавленно, но спокойно проговорил Александр Алексеевич.

– Тут уже нечего обсуждать. Всё решено. Помощь мне обещана твёрдо. Наше дело – верить. И продержаться. Три-четыре дня. Самое большое – неделю. Ваши сомнения мне понятны, но назад не отыграть. Верьте. Это уже полдела, – отрывисто и веско проговорил собеседник. – И прошу вас, Александр Алексеевич, соблюдайте конспирацию. Здесь даже стены могут слышать. Я – Виктор Иванович.

– Виноват. И спасибо, что обнадёжили, – съехидничал, не выдержав, Александр Алексеевич. – Я сделаю всё и пойду до последнего. Как и вы. Тут никаких сомнений. Но почему вы так верите… им? – и указал взглядом куда-то вверх по Волге.

– Просто я хорошо их знаю. Для них деньги – всё, им ни царя, ни Бога не надо. Такими деньгами там не бросаются. А если бросаются, то знают, что смогут их с лихвой вернуть. Вот и всё, – с жестяной усмешкой пожал плечами Виктор Иванович. – А если это и не так, – улыбнулся он шире, но уже добрее, – у нас же с вами, Александр Алексеевич, всё равно другого пути уже нет. Вот и вся моя вера.

– Воля ваша, Виктор Иванович. Но здравый смысл… – усмехнулся в свою очередь Александр Алексеевич, и смутная тень пробежала по его хмурому лицу. И мелькнула странной досадой в карих, непроницаемых, чуть навыкате, глазах.

– А здравый смысл здесь плохой советчик, дорогой мой Погодин. Дело надо делать. А резонничать – после. На почётном геройском отдыхе. Только так. А иначе – пуля в лоб. Не чужая, так своя. Собственноручная. Вот и все резоны, – и Виктор Иванович счёл нужным смягчить сказанное лёгкой, но многозначительной улыбкой.

Александр Алексеевич резко выпрямился. Губы под усами-кисточками плотно сжались, густые брови сползлись к переносице. Но он промолчал. Лишь длинно выдохнул воздух из широких ноздрей.

– Вот за это я вас и ценю, Погодин. Выдержка в нашем деле – всё. И верю в вас. Ну, прощаемся. Пора… – и Виктор Иванович кивнул в сторону капитанского мостика. Туда уже забрался капитан в ветхом штопаном кителе и старомодной фуражке. В руках он вертел жестяной рупор, готовясь скомандовать отход.

– Постойте, да ведь рано ещё, – с недоумением поглядел Погодин на часы-луковицу, а потом на Виктора Ивановича. Тот кивнул, и по его лицу скользнула загадочная усмешка.

– Так надо. Всё сговорено. А нам с вами зазор во времени не повредит, так ведь, Александр Алексеевич?

Погодин пожал плечами и кивнул.

– Прощайте, – тихо проговорил Виктор Иванович. – Впрочем, какого дьявола… До свиданья. До скорого победного свидания! Связи больше не будет, так что действуйте, не ждите.

– И вам удачи. С Богом!

И они коротко обнялись. Виктор Иванович подхватил свой маленький дорожный саквояжик, обошёл изгородь и шагнул по сходням на палубу. Капитан рявкнул что-то в рупор и дал хриплый, прерывистый, прокуренный дешёвым углём гудок. Отдали швартовы, и пароход закачался, заколотил, заплескал колёсами.

Погодин, не глядя больше на отходящий пароход, резко повернулся и зашагал к набережной. Наспех проверился на ходу на возможную слежку. Ничего подозрительного. У здешних стен ушей, кажется, нет, зря опасался Виктор Иванович. А чтобы остановить его, Погодина, нужны, помимо ушей, ещё и крепкие вооружённые руки. А они у Советов слишком слабы и коротки.

Пароход уже отвалил от пристани и, плеща колёсами, разворачивался к фарватеру. Тяжёлая, кургузая, как торец поросячьего корыта, корма ворочалась уже метрах в десяти от дебаркадера. И тут, толкая и задевая последних пассажиров, провожающих, встречающих и зевак, на пристань влетел рослый, неуклюжий, взмокший от бега парень лет шестнадцати в белом картузе, пёстрой, в тёмную крапинку, косоворотке и грубых мешковатых высветленных брюках под ремнём. На форменной латунной пряжке сверкнул затейливый вензель «ЯрРУ». Стоптанные, шитые-перешитые сандалии звонко зашлёпали по настилу. На округлом, простоватом, остроносом лице – нетерпение пополам с перепугом. Карие глаза под белёсыми, выгоревшими бровями блуждали. В них – отчаянье и вопросительность. Полные, с упрямым изгибом, губы плотно, до белизны, сжаты. Проскочив дебаркадер, он вылетел к причалу и застыл, вцепившись в деревянный струганный пыльный брус ограждения. Жадно впился распахнутыми глазами в уходящий пароход. И тут же вздрогнул, передёрнулся всем телом. С кормы, из правого угла, облокотясь на леер, на него – прямо на него! – пристально и многозначительно глядел какой-то человек. Его лица нельзя было уже разглядеть, видны были лишь глубокие залысины на высоком лбу, чуткий хищный нос, щегольски закрученные усики. Но глаза, как две светящиеся иголки, пронизывали насквозь, холодили сердце и высекали по спине крупные мурашки. «Господи, кто это… Что это…» – вопросительно пролетали перепуганные, рваные мысли. Смиряя оглушительно колотящееся сердце, парень отвёл глаза. А когда опять взглянул на пароход, страшноватого пассажира там уже не было. Но эти глаза… Змеиное в них что-то. Пронзительное и безжалостное. Унимая дрожь в руках и пересиливая нахлынувшую слабость, Антон Каморин облокотился о брус. Опоздал! В самый неподходящий момент опоздал! Опоздал проводить Дашку, помочь поднести вещи, попрощаться, в конце концов… И вдруг опять вздрогнул и затрясся. Дашка! Господи, Дашка там, на этом пароходе! Вместе с этим страшным типом! Господи, ну почему? Ну почему всё так? Прибеги он пятью минутами раньше – всё было бы по-другому. А пароход втягивался уже под кружевной железнодорожный мост. И долетевший до пристани хриплый, кашляющий, прерывистый гудок прозвучал для Антона, как издевательская насмешка.