Даниил Калинин - Памяти подвига

Что еще запомнилось о нашем трудпосёлке? Летом было относительно спокойно и безопасно. Зимой волки часто приходили в посёлок. В самую первую зиму порвали всех милицейских собак – просто по двое хватали за уши и тащили в лес. Только овчарка Иварова в живых осталась, он на ночь запускал кобеля домой. Позже история с волками повторялась у всех, кто оставлял собак на улице. Еще помню, как в самые лютые морозы приходили в поселок рыси. Просто греться, забирались в подсобные пристройки, примыкавшие к избам. То-то бабы пугались.

Были и несчастные случаи. Однажды обзавелся у нас медведь-шатун. Зимой 39-го, перед самым моим уходом в армию. Задрал трех человек. Погибла тогда и овчарка Иварова, жаль было, хороший был кобель. Клыком его Александр назвал, в честь литературного персонажа. Погиб наш любимец геройски.

Иваров пошёл охотиться на шатуна. Выследил с собакой. Но первый выстрел оказался неточен, медведя только зацепило. И успел бы людоед порвать нашего милиционера, если бы старый Клык не вцепился ему в холку. Второй выстрел свалил шатуна, но верного пса было уже не спасти. Утешало лишь то, что щенки Клыка росли практически в каждом доме.

А в 1939 году меня призвали в армию. Время перед службой было особенным. Может быть впервые в жизни, отец стал как-то ближе ко мне. Старался проявить участие, чем-то поделиться важным, подготовить.

Рассказывал о самом необходимом из быта солдата, о боевой подготовке и личном опыте. Тот оказался очень богатым. И языков мой отец брал, и в рукопашной сходился в окопах, дерясь пехотными кинжалами, и в штыковых бился. Учил меня, как целиться, быстро заряжать, стрелять по бегущим целям. Что мог-показывал, заменяя винтовку со штыком той же длинны палкой.

Много уделял внимания науке стрельбы из ручного пулемёта. В русской царской армии и в РККА в основном применялись конструкции Льиса, реже Мадсена, и совсем неохотно эксплуатировались пулемёты Шоша. Напирал отец на то, что стрелять нужно короткими очередями, прицельно – длинная очередь всегда вызывает перегрев, заклинивание пулемёта. Он объяснял, что стрелять длинной очередью можно только для того, чтобы в момент атаки заставить залечь наступающие цепи противника. И уже короткими – выкашивать врагов по одному. Советовал мне стать пулеметчикам, ибо «в атаку не ходит, а кресты все его», «один может целую роту остановить».

Перед самым уходом с Дашей взяли благословление родителей, обручились у местного батюшки. У нас в поселке действовал домовой Храм, Иваныч закрывал на это глаза. Теперь точно должна дождаться! Когда уходил, плакали все: мама, сестры с братом, Даша.…Даже в глазах отца я впервые в жизни увидел блеснувшую слезу. Дом отбирали – не было слез. А вот тогда появились. Видно чувствовал что-то старый солдат…

Армия для меня стала особенным этапом в жизни. С одной стороны многое радовало. Кормили хорошо, мясо в рационе каждый день (чего никогда не было у деревенских; тем более у бывших спецпоселенцев). И хотя есть хотелось постоянно, на армейском пайке ребята быстро вырастали, обвивались мышцами. Чистое постельное белье опять же.

Ну а с другой стороны – я же бывший кулак! Спецпоселенцев начали призывать с 1939 года. И в моей роте я был один «раскулаченный». Меня сторонились, со мной мало и неохотно общались. Самые сложные работы, самые неприятные наряды – мои. По боевой подготовке какое-то время я превосходил своих сослуживцев, за счет знаний, переданных мне отцом. Но, ни командиры, ни сержанты этого как будто не замечали. А сослуживцы злобно коситься, пытались как-то задеть выскочку. В итоге стал служить как все, никак не пытаясь выделиться.

Но находились люди, кто постоянно выделял. Особенно наш политрук, по фамилии Барыбин. Тот всегда особенно долго смотрел на меня на политсобраниях, норовил найти, к чему прицепиться. Когда говорил в своих лекциях о врагах народа, всегда поворачивал голову в мою сторону, как бы показывая взглядом—вот он, живой и недобитый враг. Особенно же любил вести разговор о раскулаченных, и когда шла речь о правильности и необходимости данного политического шага, обязательно уточнял: «верно я говорю, красноармеец Грушко?». Приходилось поддакивать.

И все же нам везло. В том смысле, что ни в «освободительном походе» в Польшу, ни в зимней войне с Финляндией, мы не участвовали. Про «зимнюю войну» ходили страшные слухи: как будто целые батальоны гнали под пули и снаряды на убой. Никто в это особо не верил, да и разговоры такие пресекались самими солдатами. Опасались особого отдела.