Юрий Тубольцев - Тиберий

Поэтому в ответ на предложение захватить власть Германик изобразил праведное возмущение и с чувством оскорбленного благородства спрыгнул с трибунала, намереваясь покинуть стан зараженного крамольным замыслом войска. Однако солдаты попытались его задержать, и это у них получилось, поскольку уходить ему, по сути, было некуда. После непродуктивной стадии логического общения настал черед эмоций. Солдаты показывали полководцу израненные тела, беззубые рты, разбитые старостью суставы. Многие из них отдали на благо бесящихся с жиру нобилей и сумасшедшего столичного плебса более тридцати лет жизни, а их по-прежнему держали в этих диких лесах на краю света. Они неистово просили и даже требовали, чтобы он повел их на Рим и затем в качестве правителя положил предел страданиям своих солдат. Германик всячески отбивался, позволяя страстям достичь точки кипения, а затем выхватил меч и приставил его к мужественной благородной груди с возгласом, что он скорее пронзит себя смертоносным клинком, чем нарушит долг верности государству и принцепсу. Многих из присутствующих этот жест заворожил и подчинил полководцу, но не всех. Германские легионы повидали всякое. Дух солдат возмужал во многих переделках и лишениях, а разум достаточно созрел, чтобы не покупаться на театральные эффекты. Группа легионеров со скептическими усмешками начала поощрять Германика в исполнении его намерения. А один даже подал ему свой меч, сказав, что он острее. Однако неспроста Тиберий опасался Германика, тот был весьма удал. Он обменялся быстрыми взглядами со своей свитой и отчаянным рывком вонзил меч себе в грудь, то есть вонзил бы, если бы приближенные в то же мгновение не спасли его, не остановили бы его смертоносную руку. Причем спасители бросились к нему одновременно с разных сторон и увлекли за собою солдат. Создалось впечатление, будто все войско, раскаявшись в неразумном упрямстве, в едином порыве пришло на помощь страдающему полководцу. После этого Германик уединился в претории, предоставив воинам терзаться угрызениями совести.

На следующий день он собрал легионеров, заставив их выстроиться под своими знаменами, как подобает солдатам римского войска. Дождавшись, когда на плацу установился порядок, полководец объявил, что без промедления проведет увольнение ветеранов и составит смету для Рима, предусматривающую повышение жалованья. Во втором обещании солдаты усмотрели намерение затянуть дело проволочками, но не подали виду. Они предоставили возможность командующему и его чиновникам оформить отставку ветеранов, а уж потом потребовали немедленной выплаты денег. Германик давно понял, что у него достойные соперники, поэтому не стал рвать на себе волосы и приставлять кинжал к шее. Он решительно выволок из шатра злобно грюкающие денежные сундуки и извлек оттуда серебро, отчасти государственное, собранное в виде дани с галлов, отчасти его собственное, и начал раздавать солдатам.

Удовлетворив первоначальные аппетиты, легионеры слегка присмирели. Пользуясь затишьем, Германик отправил два легиона в другой лагерь под предлогом обострения ситуации на границе, на самом же деле, для того чтобы разделить силы восставших. После этого он без промедления отбыл на юг к Верхнему войску. Там солдатский лагерь походил на сложенный костер в ожидании фитиля, в качестве которого должна была выступить весть об успехе восстания Нижнего войска. Но тут вдруг в лагерь ворвался, опережая все вести, сам полководец, отнюдь не выглядевший побежденным. Солдаты растерялись. А Германик незамедлительно начал приводить легионы к присяге на верность Тиберию. С тремя легионами эта процедура удалась, но четвертый проявил строптивость. Тогда Германик выполнил в нем те же процедуры, что и в Нижнем войске: уволил ветеранов и выплатил жалованье. Оперативно предотвратив волнения, он поблагодарил солдат за добрую службу и снова устремился к низовьям Рейна, поскольку там опять вспыхнули беспорядки.

Туда, в главную ставку Германика, где находилась и его семья, прибыли послы из Рима. Их появление спровоцировало всплеск новой волны солдатского гнева. Легионеры начали преследовать сенаторов как представителей класса, ставшего в императорское время абсолютно паразитическим. Они гоняли избалованных комфортом богачей по всему лагерю, заставляли их забиваться в палатки легатов, бросаться в ноги знаменосцам, ища спасения у армейских святынь, припадать к алтарям. Германик попытался вступиться за сенаторов, но это получалось у него лишь днем, когда он охранял их своим присутствием, по ночам же солдаты издевались над ними по-прежнему. Своеволие легионеров грозило вновь вылиться в полномасштабное восстание. Поскольку небесные светила на этот раз не проявляли интереса к земным делам, Германику пришлось самому отдуваться и за людей, и за богов. Однажды тревожной ночью, под периодические крики терзаемых жертв Германик провел длительное совещание со своим главным легатом — Агриппиной.