Дирк Гузманн: Слон для Карла Великого

Имма опустилась на колени посреди кустов бузины и отыскала штабель сухих дров у входа в тоннель. Затем она начала их разгребать.

«Дрого, – подумала Имма, – наверное, был прав в своем пророчестве: ни один сакс не выживет после этой осады».

802 год от Рождества Христова

Ночью старуха опять харкала кровью. Он видел это при свете луны, пробивавшемся сквозь щели в стене барака. К тому же она дышала с трудом и брызгала слюной. Иногда, когда спазмы будили ее, она проклинала даже смерть.

Танкмар больше не мог быть возле Розвиты. Он высвободился из ее крепких объятий и отодвинулся потихоньку, чтобы она этого не заметила. Но кедровое дерево стены барака преградило ему путь. Он прижался щекой к стене и прислушался к храпу остальных рабов, к шуршанию их лохмотьев и звону цепей. Кто-то стонал, когда его в сновидении душил злой дух. Какой-то старик разговаривал во сне.

Их было около пятидесяти. Уже три недели они находились в портовом квартале Генуи, на самом печально известном рынке невольников в империи франков. В таких местах, как это, люди не покупали шелк из Византии или хлопок из Сирии. Никто не расхваливал стеклянные изделия из Тира, сандаловое дерево из Египта или сахарные головы из Триполи. Здесь стоял запах пота и грязи, фекалий и отчаяния. Пред сараями пленники целыми дюжинами ожидали решения своей участи, которая должна была привести их в раскаленную пустыню Аравии. Аббасиды страстно желали заполучить светлокожих рабов с севера и ценили их на вес своих звонких дирхемов.

В прошлом рабы могли быть наводившими ужас воинами или жрецами, ремесленниками или купцами, свинопасами или даже хозяевами плодородных земель. В оковах рабства они были всего лишь язычниками, некрещеными, которые отвергали веру в Распятого на Кресте. Несмотря на то что новое народное право франков запрещало рабство, оно распространялось только на христиан. Тот, кто придерживался веры в старых богов, попадал в тюрьму, на эшафот или же на какой-нибудь невольничий рынок, как здесь, в Генуе.

Рука Розвиты легла сзади на плечо Танкмара и притянула его к ее жаркому телу. Красноватая пена все еще виднелась на ее губах, когда она гладила его своими жадными руками. Танкмар закрыл глаза и взмолился Саксноту, чтобы он наконец послал старухе смерть. Ее хрипение и прерывистое дыхание звучали страшной любовной песней, звуки которой заглушал лишь шум приближающегося дня.

С первыми лучами солнца дверь барака распахнулась. В проеме появился похожий на быка силуэт торговца рабами Грифо. Как всегда, у него на поясе висел плотно набитый кожаный кошель. Он с недовольным видом стал выгонять пленников из барака, обещая им муки и смерть, если вскоре на них не найдется покупатель. То, что его угрозы следовало воспринимать всерьез, он неоднократно доказал по пути сюда, на юг. Он не мог по дороге прокормить всех рабов и ставил пленников по очереди спиной к колесу телеги. Первым троим рабам, которые были ростом выше колеса, а значит, ели слишком много, отрубили головы. Танкмар ненавидел лысого торговца рабами, и все же он каждое утро с нетерпением ожидал крика Грифо, который высвобождал его из объятий старой ведьмы.

Уже несколько дней торговле мешала жара. Даже арабы, дети пустыни, родившиеся под палящими лучами солнца, с большой осторожностью передвигались через обычно оживленный порт Генуи. Город изнемогал от жары, ветра не было, и над Лигурийским морем воздух дрожал, словно над миской с рыбным супом. Штиль приковал корабли к молам. Несчастные капитаны, загрузившие на корабли скоропортящиеся товары, вынуждены были наблюдать, как пропадает их груз. Из люков и бочек доносилась вонь разложения, висевшая над портовым кварталом, и не было порыва ветра, чтобы унести ее прочь.

Рабы Грифо целый день провели в пыли перед бараком, где вынуждены были демонстрировать себя арабским клиентам. Слой пыли окрасил их тела в серый цвет, а болезни и голод отняли силы даже у самых крепких. Вряд ли кто-то из покупателей дважды одарил взглядом товар Грифо. Тем не менее работорговец неустанно расхваливал преимущества своих рабов – громогласно и многословно.

Он предлагал только самых выносливых. Коренастого Адо, бывшего рыбака с побережья Арморики. Плаксивого Гримольда, ростовщика из Суассона, который хвастался тем, что когда-то лично помог деньгами самому императору. Веринберта, аквитанского мыловара с изъеденными мылом руками. Маленькую Бертраду, которая принадлежала епископу Зальцбурга, сбежала, но была поймана, ослеплена и продана. Розвиту, тюрингскую ведьму, внушавшую страх каждому здесь, в лагере. Среди рабов Грифо не было ни крепких мужчин, которые сгодились бы в телохранители халифу, ни красивых женщин для гарема.