Владимир Леонов - В них и язык, и душа, и свобода. Русь в древних текстах

Нетрудно заметить, что последнее сопоставление дает почву для историософских интерпретаций мессианского характера: о неком избранничестве, или особом историческом пути Руси. Византийская история продолжается в русской, то есть Русь принимает эстафету мирового христианства. Это та самая идея, которая спустя почти пятьсот лет оформилась в известную концепцию « Москва – третий Рим» у старца Филофея и идеологов эпохи Ивана Грозного.

Содержание этой концепции основано на идее «странствующего царства». Согласно этой идее, на земле всегда есть только одно подлинное, «от Бога», царство. Первой столицей этого царства был Рим. После его падения земное царство переместилось в Византию, столицу которой, Константинополь, так и называли: второй Рим. После падения Константинополя в XV веке крупнейшей православной землей стала Русская земля, впоследствии стремительно централизовавшаяся вокруг Москвы и превратившаяся в национальное государство. Поэтому на Руси возникло представление, что «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать».

Первоначально эта концепция имела апокалиптический характер: не бывать не потому, что московское христианство самое лучшее и в силу этого окончательное; а просто потому, что времена заканчиваются. Ведь тогда со дня на день ждали конца света. И лишь впоследствии, в XVII столетии, эта концепция приобрела черты имперской идеологии, в каковом прочтении бытует в отдельных кругах и поныне.

Корни этой концепции, пережившей новый расцвет во второй половине XIX – начале ХХ столетия, как видим, находятся у самых истоков русской христианской культуры.

Необходимо помнить то обстоятельство, что между летописным изложением и подлинными событиями может существовать зазор. Рассматривая памятники письменности, мы имеем дело не с фактами истории, а с текстом, в котором эти факты так или иначе преломились и для которого они послужили только материалом. Направление преломления фактов связано с теми задачами, которые ставил себе создатель текста. И можно судить о задачах, важных для создателя Повести . Работая с текстом летописи, мы стремимся понять так или иначе выраженные замысел и цель летописца, а не реконструировать достаточно зыбко проглядывающие за ними факты эмпирической истории.

А цель летописца, как видно, заключалась в том, чтобы показать: Русь соединила достоинства варягов и греков и унаследовала мифологизированный исторический опыт Византии – второго Рима, таким образом, сделавшись выдающейся силой христианского мира. Для достижения этой цели книжник использовал отсылки к фольклорным и мифологическим представлениям, а также прием реминисценции.

Повесть , таким образом, предстает нам как особым образом «сделанный», то есть специально выстроенный, текст.

Сопоставление « Повести временных лет» с другими произведениями начального этапа становления русской словесности показывает, что между ними имеются сходства в плане идеологии, используемых приемов текстопостроения и в плане социокультурного бытования.

Так, близко к «Повести временных лет» так называемое «Слово о Законе и Благодати», созданное около сороковых годов XIX века и приписываемое киевскому митрополиту Илариону. По мнению В. Н. Топорова, помимо оригинальности композиционного решения, Слово примечательно тем, что в нем впервые формулируется «русская идея», включающая представления о единстве Руси:

а) в пространстве и, соответственно, в сфере власти,

б) во времени, то есть в духовной традиции,

в) в нравственном идеале святости.

Аудиторией «Слова о Законе…» выступает численно ограниченная прослойка книжных людей – ученая корпорация князя Ярослава. Именно эту идеологическую верхушку следовало укрепить в сознании религиозной и национальной самостоятельности Руси, что и делает Иларион в своем Слове.

Произведение состоит из трех содержательно и конструктивно различающихся частей. «Композиционная триада «Слова о законе и благодати» соответствует триаде историософской.

Первый элемент конструкции – история человечества , второй – приобщение к христианству нового народа , третий – славословие в честь того, кто привел этот народ ко Христу». Основой первого фрагмента конструкции служит параллелизм: книжник приводит на память аудитории библейский фрагмент об Аврааме, Агари и Сарре, и толкует его как прецедент, указывающий направление истории человечества.