Константин Тарасов - Три жизни княгини Рогнеды

Говоря свою боль, мать Анастасия видела в глазах сына жалостливое внимание, но чувствовала, что слова ее не растапливают какую-то затаенную льдинку, и эта льдинка сковывает его: он понимает, жалеет, но ему не больно. Взгляд его, открытый и добрый, вдруг суживался и твердел; холод княжеского расчета виделся ей тогда в сыновьем взгляде, напоминая князя Рогволода и Владимира, у которых так же прищуривались глаза в ответственные минуты, словно открывалось им нечто скрытое ото всех, глубина времени, где узлы событий развязывались по-иному, чем виделось другим. Что же он такое видит, думала мать Анастасия, что он видит, князь Изяслав, примеривая ее рассказ к своему малому о ней знанию и полустертой памяти. Ведь должен он понимать, чего она хочет и ждет, ведь ее рассказ — не просьба сочувствия, она открывает ему суть своей жизни, — вечный гнет, терпение, жажду перемен. И вдруг она поняла, по какому кругу идет теперь его сомнение. Он — старший сын; после смерти Вышеслава он — первый наследник князя Владимира; для него расширятся пространства, откроются все города, займут его большие заботы — она же помнит о своих мечтах как об ужасе жизни. Он видит Киев, державную власть над всеми землями от Новгорода до болгарских и таврических границ, он нацелился на великую власть, все свои действия он сверяет с этим возможным рывком на первое место. Между его малой полоцкой властью и державной лежит оставшийся срок жизни Владимира — двадцать лет? десять? пять? или же завтра срубит великого князя печенежский меч, как срубил некогда Святослава…

И тогда Изяслав по праву первого сына примет трон и придет в Киев с полоцкой дружиной, которая обозначит его права и силу. Для успеха в тот неизвестный важнейший час ему нужны воины, покой, дружба с отцом. Она же не может поддерживать его в этих расчетах, она не любит Киев, она ненавидит Владимира, ее не было на свете двенадцать лет, и вдруг она воскресает. Как назвать ее завтра? Сейчас он говорит ей «мать». Просто мать — родившая его женщина. Но завтра или скоро ему придется объяснить, кто она: Анастасия, Горислава, Рогнеда — кто?

Поэтому он и не ехал, подумала она. Он боится рассердить Владимира, он не знает, как Владимир примет ее возрождение. Может, махнуть рукой, может, сказать — нет. И что тогда — отцовская немилость, разрыв, война?.. О боги, боги! Приучили его лживый поп и низкий Бедевей к послушанию и страху. Или, подумала она с болью, он несмел от рождения? С первой минуты, с того окаянного дня, когда силою зачинал его Владимир в разоренном полоцком детинце и умирали под ножом его дед, бабка, дядья. Наверное, он умен, расчетлив, по-княжески хитер, но он робок, нет в нем твердости для отважного решения, нет лихости, отчаянного бесстрашия души… Конечно, ему хотелось ее увидеть. Конечно, он приехал бы за ней. только не сейчас, не сейчас, а согласовав с князем Владимиром или же дождавшись его смерти. Вот тогда бы он приплыл — ее сын, ее спаситель, и повез бы ее в Полоцк, в Киев, в Новгород, во все места памятных обид. Но сейчас она пришла рано, не ко времени, и создала ему испытание. Он слушает, думает, молчит. Ну что ж, она еще раз выручит его.

— Позаботься о слепцах, князь Изяслав. Пусть покормятся, пока не найдется им поводырь.

— Найдется, — вздохнул князь. — Сироток хватает.

— Пойдем, — поднялась Анастасия. — Хочу к внукам.

Они увидели детей на Полоте. Всеслав и Брячислав — босоногие, в повязанных грязных рубахах, измазанные, веселые, — шли по берегу, следуя за куском коры, уносимым течением в неизвестность. Тут в просвеченном воздухе показалась Анастасии на краткий миг зыбкая тень; как бы воздух сгустился рядом с детьми в прозрачную хрупкость древнего тела — это Мара подбиралась к наивным душам, открывая им край своей недостижимой страны. И тут же мать Анастасия перенеслась в прошлое за тридцать лет и увидела себя на этом берегу в такой же завороженности тайной текущей воды — но вот какова оказалась ее судьба! А теперь внуки выходят на тот же круг. Что ожидает их на неведомых дорогах жизни?.. Всеслав и Брячислав медленно удалялись, влекомые своей простою мечтой, взглянули на отца и бабку и забыли о них… Но и кто она им, подумала Анастасия, чтобы они ей улыбнулись. Неизвестная чужая женщина в отпугивающей черной рясе — не слышали они от нее сказок, не убаюкивали их ее песни, не ласкали их ее глаза — некая седая пришелица, которую отец и мать велели называть бабкой. Да, жизнь врознь — разные судьбы, подумала она. Вот и с Изяславом у них разные судьбы, разные чувства; не понять им друг друга. Не обидел его Владимир; а если обидел, то не более, чем других своих детей; не за что Изяславу ненавидеть отца. Ему даже и большее везение — первым пойдет по следу Владимира. Плохо было ему в детстве. Но Ярослав, Всеволод, Предслава и вовсе росли без матери. Не жжет Изяслава давняя боль; увидел он ее рассказ с высоты княжеского места. Да и легко ли разобраться: деда убил отец, отца пыталась убить мать — а все родные. Почему дед и мать должны быть так дороги, чтобы выступить против отца? За муки монашки Анастасии? Жива — значит, малы были эти муки.