Андрей Расторгуев - Предел прочности

Холодный утренний ветер треплет мокрые волосы и ленту, стягивающую на затылке короткий хвост. Неприятеля поблизости нет. Лежит с десяток убитых татар и несколько егерей. Невдалеке Сахаров. Присел, за ногу держится. Зелёное сукно штанов и перчатки заляпаны кровью. Поблизости хлопочет солдат, колдуя с бинтом. Из-за мерлонов продолжают выпрыгивать егеря, сразу разбегаясь по стене.

Из башни появляется майор Лисаневич в сопровождении нескольких офицеров и солдат. Подходит к шефу.

– Ваше превосходительство, Кафер-бек взят! – козыряет радостно.

– Прекрасно, Дмитрий Тихонович. Ступайте со своим батальоном направо, ко второй башне. Она ключ к воротам.

– Слушаю!.. – Подождав, когда офицеры соберут свои роты, майор командует: – За мной!

И батальон с ружьями наперевес бежит по широкой боевой площадке в сторону башни Юхари-Кале. Вскоре там часто-часто гремят выстрелы, словно у кровавой баталии открылось второе дыхание.

На стену поднялись Никшич и Егулов со своими солдатами, бросившие за ненадобностью изображать нападение слева от Кафер-бека и воссоединившиеся с полком. Карягин как раз наблюдал за штурмом второй линии обороны.

– Вы как раз вовремя, – сказал поручикам и направил их на подмогу атакующим.

Солдаты затаскивали наверх и подавали во внутренний двор лестницы, которые потом несли к ретраншементу, ещё огрызавшемуся огнём. По-прежнему шёл жаркий бой и на Юхари-Кале.

«Эдак мы долго провозимся», – шеф огляделся.

– А где Патрижицкий?

– Ранен, ваше превосходительство, – подсказал Суроков, успевший побывать везде и всюду. – Камнем по голове досталось. В башне отлёживается.

– Тогда вы, господин поручик. Найдите штабс-капитана Парфёнова. Отправьте к воротам. Отпереть их надобно как можно скорее.

Молча козырнув, квартирмейстер бросился исполнять приказ. Через минуту Карягин увидел, как рота Парфёнова отделилась от общей массы егерей и потекла вправо.

Когда пальба в башне стихла, у ворот ещё гремели выстрелы. Но спустившийся вниз батальон Лисаневича быстро склонил чашу весов на сторону русских. Вторую линию обороны тоже прорвали. Чтобы довершить разгром большие силы там уже не потребуются. Кое-кого можно и на другой участок перебросить.

Подозвав к себе капитана Дьячкова, шеф приказал:

– Атакуйте последнюю башню Каджи-хан.

– Слушаю, – взял тот под козырёк и повёл егерей на шум боя.

– Парфёнов цел? – спросил полковник у запыхавшегося Сурокова, только что прибежавшего из освобождённой башни.

– Точно так, ваше превосходительство. Майор Лисаневич докладывает, что Юхари-Кале и Тифлисские ворота наши. Он оставил роту Парфёнова в прикрытии, а сам с батальоном штурмует Каджи-хан.

Они прошлись по боевой площадке. Осмотрели заваленную трупами башню, распахнутые настежь ворота, через которые ровным строем входил резервный батальон. Добрались до Каджи-хана.

Бой здесь только закончился. Трупов ещё больше, чем в Юхари-Кале.

На самой большой пушке лежал изрубленный ганжинский правитель Джевад-хан. Богатая одежда вся в крови, но саблю из руки так и не выпустил. Видать, до последнего бился. Надо же, как написал Цицианову, грозившему предать его позорной смерти, «найдёшь меня мёртвым на стене», так и поступил. Погиб, защищая свой город. Редкая черта для азиатца, достойная уважения.

– Смотрите… Это же капитан Каловский. – Суроков склонился над бездыханным телом офицера в светло-зелёной егерской форме.

«Действительно, Каловский», – всмотрелся в бледное, умиротворённое лицо Карягин. В сердце кольнуло. Всегда тяжко воспринимал весть о смерти кого-либо из своих офицеров. Да что там офицеры – солдат жалел. Сколько их горемычных не от пули татарской, так от болезни лихой со свету сгинуло. Всех не перечесть. А уж офицеры, с кем виделся не раз и не два на дню, краюху хлеба делил, а бывало и чарку горькой выпивал… «Эх, Сергей Иванович, что же ты… Я ведь ещё подпоручиком тебя знавал…»

Понуро спустились в город. Стрельба практически прекратилась. Лишь кое-где нет-нет да пальнут. Похоже, неприятель повсеместно сдавался в плен.

Отправив Сурокова с рапортом к главнокомандующему, Карягин с несколькими оставшимися при нём офицерами шагал по улицам, наблюдая, как егеря собирают брошенное оружие и уводят сдавшихся. Вблизи площади услышал женские стенания и детский плач. Пошёл на звуки. Увидев шеренгу егерей перед толпой рыдающих и галдящих женщин, спросил у седовласого унтера: