Михаил Папсуев: Там, где вызывали огонь на себя. Повести и рассказы

Приёмщик зерна обнаружил камни в мешках. В результате Владимир и Григорий получили по одному году тюрьмы, а Фёдор полтора года, как колхозный бригадир.

Так судили за дело, или за что?

Было, конечно, всякое но не колоски.

…

А вот за воровство льна под суд можно было угодить запросто. При Советской власти лён на Смоленщине культивировался всегда. Смоляне очень ценили эту культуру. Лён очень ВЫРУЧАЛ ЛЮДЕЙ, особенно во время войны. Лён давал волокно, которое женщины пряли и и затем ткали холсты. Из холстов шили детям и себе рубашки, брюки, онучи в лапти.

Семена льна включали в себя большое количество жира. Семена льна толкли в ступе до порошка. Им заправляли суп и посыпали картофельное пюре.

Стране же лён был нужен, как техническая культура. Тресту льна по лугам стелили школьники, а после лёжки собирали в снопы, и получали за это деньги. Хоть копейки, но детям нравилось – у них были свои деньги. В конторе нашего колхоза висел плакат с текстом: « ЛЁН – БОГАТСТВО КОЛХОЗОВ!». Какой – то остряк папиросной бумагой заклеил точки над буквой «Ё», а в конце слова подрисовал мягкий знак. Получилось « ЛЕНЬ – БОГАТСТВО КОЛХОЗОВ!». Плакат провисел дня три. Все хихикали, потом плакат сняли.

В январе 1954 года я, будучи зав. Орготделом РК ВЛКСМ, был командирован в один из колхозов райкомом партии, как уполномоченный района с конкретной задачей. Тогда это практиковалось – при решении важных задач в тогдашних мелких колхозах туда направлялись представители района.

На сей раз передо мной стояла задача следовать в колхоз с Центральной усадьбой в селе Карповка на западе района, помочь руководству отыскать залежи торфа, и проконтролировать его добычу и вывозку на поля в качестве удобрения.

Химических удобрений в колхозах тогда не было (поэтому и жили до старости – прим. Ред.). При обсуждении вопроса в правлении решили, что торф есть в районе деревеньки Верховая, на самой белорусской границе. На следующий день ранним утром председатель колхоза я и агроном – молодая девица, выехали на санях в Верховую.

Изрядный мороз забирался под одежду, на ресницах и бровях висел иней. Приехали в Верховую, когда в домах топились печи. Дым над трубами стоял вертикальным столбом. В деревне – две маленькие бригады. Бригадир одной – молодой парень, не служивший в Армии. Бригадир другой – Аркадий – бывший матрос Балтфлота, отсидевший в тюрьме 4 года, как часто говорят, ни за что.

Дело в том, что будучи в увольнении, три матроса опаздывали на корабль. Ребята были матросами дисциплинированными, и решили опоздания из увольнения на берег не допустить. Угнали стоявший без шофёра грузовик, и вовремя явились к трапу корабля. Когда стало известно, как они этого достигли, начальник порта посадил их на гауптвахту на 10 суток строгого ареста. Ребятам это не понравилось. Они написали в газету, что начальник порта матросами строит себе дачу. Начальник порта обиделся, и отдал ребят под суд трибунала. Всем троим дали по 4 года. Вот почему Аркадий к 30 годам был холостой. Как и его молодой коллега – другой бригадир.

Эти два парня в Верховой были и суд, и прокуратура, и Советская власть. Благо Аркадий за 4 года в тюрьме получил солидное юридическое образование, и законов они не нарушали.

В доме Аркадия нас встречала его мать, стоя у топившейся печки с ухватом. Я ей сказал, что мы привезли ей сноху, имея в виду агрономку. «Вашими бы устами да мёд пить», – ответила женщина. Аркадия дома не было.

Явились оба бригадира вместе. Узнав, кто приехал, Аркадий дал знак молодому бригадиру. Тот метнулся за речку в белорусский магазин за водкой. Сели завтракать. В доме появился горбатый тщедушный мужчина в лаптях и рваном ватнике. Мужчина жил в примаках. Стал жаловаться на то, что жена со своим сыном гонят его из дому. А сама – такая – сякая, ворует колхозный лён. А куда в мороз идти из дому? Распахнул ватник, а он одет на голое тело. Я чуть не упал. Видел нищенку ву своём селе. Но такое!…

Позавтракали, пошли мирить семью. Хата расположена на отшибе деревни. Дверь из комнаты – прямо на улицу, как я позже видел на юге, в Сухуми. Коридора никакого.

Зашли в хату. В углу на скамейке ведро с водой, и рядом консервная банка в качестве кружки. На столе – консервная банка с солью и керосиновая лампа без стекла – «коптилка». Вдоль стены – колченогая скамья. Вот и всё. В хате больше ничего нет. У её жителей одежды – что на коже, а харчей – что в животе. Полагаю, что кроме тяжёлых условий они были ещё закоренелые лодыри.