Булат Диваев - Девичья гора. Роман

– Самое позорное, что и мой полк, лейб-гвардии гренадерский, принял участие в этом подлом деле. – возмущался вместе с другом Николай Сергеевич. – Хороши гвардейцы…

– Избаловали гвардейцев государи, ох, избаловали. Вас бы в поле, землю топтать, грязь месить, а не брусчатку площадей на парадах! – Андрей Степанович помахал кулаком куда -то вдаль, повернувшись к окну. – Вот и пожинают теперь!..

– Что ж, правда твоя, Андрей Степанович. – ответил ему Левашов, беря в руку бокал вина. – Гвардейцы не раз самодержцев на престоле меняли. Сам знаешь, – приглушив голос продолжил он – и Александр Павлович ни без их помощи на царствование взошёл. Да только не в том главное. Поговаривают, что манифест у них обнаружили, в коем они призывали отречься от самодержавия. На государственное обустройство они замахнулись! Вот что главное. Боле того, доложу тебе, Андрей Степанович, – Левашов отпил вина из бокала и поставил его на стол, на котором стояли различные кушанья. – они полагали, что необходимо наделить всех людей равными правами. Признать, что мужик и боярин равны в правах! Каково, Андрей Степанович?!

Андрей Степанович, вертя в руках пустой бокал, размышлял над словами собеседника. Действительно, думал он, не раз в российской истории бывало, что на престол восходили не по праву престолонаследия, а по праву силы. Но, чтобы вот так, призвав на бунт чернь? Нет, это было не под силу понять ему, дворянину. Это не укладывалось в его представления о дворянской чести и достоинстве.

– А ещё, – вкрадчиво говорил Николай Сергеевич, перейдя уже вовсе на шепот, – в том манифесте было сказано, что освобождают они, бунтовщики, всех крестьян от крепости.

– Что?! – переспросил Андрей Степанович, выходя из раздумий, – Что? Отпустить крестьян? Это уже с лишком! Это даже не происшествие… Это… Это… Это же революция! – уже в полный голос воскликнул подполковник.

– Вот, вот! – Николай Сергеевич пододвинул поближе к другу стул, и взяв со стола бутыль с вином разлил его по бокалам. – Мы же все всё понимаем. Гвардейцы не раз престолом баловались. Что там говорить. – взмахнул рукой он. – Да только одно дело императоров на престол сажать, а идти против самодержавия и своего же сословия – совершенно иное! На самодержавии и дворянстве вся земля русская стояла, стоит и будет стоять! – и Левашов звякнув своим бокалом об бокал Андрея Степановича, выпил вино.

Андрей Степанович тоже отпил из бокала и произнёс:

– А ведомо ли тем бунтовщикам, что поместья и крестьяне дадены нашему сословию не богатства ради, а для служения Государю и Отечеству? Чтоб могли мы, от всего отрешась, жить помыслами лишь о честном служении, да на смерть иди без страха, чтоб его, русский народ, не извели под корень изверги-нехристи? – Андрей Степанович шумно выдохнул и гордо произнёс, – Слава Богу, что нет изменников среди нас!

– Э, нет! Не скажи, друг мой! – Николай Сергеевич вскинул голову и с усмешкой произнёс, – говорят внук генерала Миллера, сын помещицы Фок, чьи имения под Уфой, лейбгвардии Измайловского полка подпоручик Александр Фок, сильно замешан в заговоре. Находится теперь под арестом в Петропавловской крепости.

– Бог мой, не может того быть! Чтобы среди наших дворян завелись вольнодумцы? Не допущу! Слава Богу, сын мой, Дмитрий, не в гвардии, а в гусарах! А помещице той, будь она трижды дочерью генерала, будет отказано в приеме в моём доме!

Дни, сменяя друг друга сливались в недели и месяцы. Те же в свою очередь – годы. И незаметно прошло девять лет с описываемых выше событий. Поместье Топорниных, разросшееся до трех деревень, Степановку, Андреевку и Дмитриевку, названные каждая в честь мужчин рода Топорниных, жило своей размеренной жизнью.

Крестьяне сеяли и убирали хлеб, строили дома и дороги, ходили на охоту и удили рыбу. Иван, сельский староста, постарел ему с каждым днем становилось управляться с разросшимся барским хозяйством. Благо, теперь он со своим семейством жил в просторном доме-пятистенке, построенного как и повелел барин, за господский счёт. Пенсиона, выдаваемого по десяти рублей в месяц, хватало на беззаботную жизнь и на учёбу детей. Младшенький его сын подавал большие надежды в учебе и когда достиг двенадцати годов, барин лично повёз его в Уфу, где отдал в ученики в купеческий дом. И теперь, Иван надеялся, что достигнув зрелости, сын откупится, как и сказывал их благодетель, да станет торговцем. На этот случай произошёл у них с барином разговор. Как-то в барской усадьбе заприметил его Андрей Степанович и подозвав к себе спросил: