Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Зверюга не хуже Соломахи... Советчики за его башку награду обещали... Завтра я его того... — Спиридон рубанул рукой, точно шашкой.

Василий в ужасе отшатнулся, глаза испуганно заметались. Спиридон приблизился, зашептал:

— Стой, брат... Слушай. Прикончу и свой знак на поганце оставлю. Пусть красные проведают, кто убил. И до партизан дойдет... Когда объявимся, снисхождение будет. Понял? Я поначалу думал самого Соломаху порешить, да рука, понимаешь, не поднимается.

На другую ночь Спиридон и Василий подались из Троицкосавска. Утром часовые наткнулись возле Красных казарм на зарубленного сотника Зубова. Спиридон не знал, что вместо его кисета с вышитой фамилией, который он подбросил около убитого, часовые подобрали зажигалку Василия. Эту зажигалку знал каждый семеновец. Приметная была пустяковина. А кисет Василий запрятал, повесил на гайтан возле креста.

Вот как у них дело было. Одно у Василия неладно вышло: дня через два потерял вышитый Спирькин кисет. Сплоховал...

Шли долго — пробирались к таежным глухим местам. Крались по ночам, точно волки шли след в след, чтобы сбить с толку погоню. Голодные, оборванные... Василий стонал: обморозил ногу.

— Не могу, Спиря. Зайдем в деревню, обогреемся. Подохну...

Спиридон скрипнул зубами, с ненавистью взглянул на Василия. «Убьет! — с ужасом понял Коротких. — Пристрелит, как собаку...» Пропустил Спиридона вперед, заковылял сзади, стараясь не отставать.

Они много дней ни о чем не разговаривали.

Василий не мог доискаться причины, почему Спиридон возненавидел его хуже заклятого врага. По ночам не спал, боялся, что Спиридон зарежет. Зарежет и уйдет. Один он ходко пойдет.

Однажды они устроились на ночлег в пустом сенном сарае за какой-то деревней. Василий лежал на спине с закрытыми глазами, губы сами шептали молитву. Вдруг ему почудилось, что рядом кто-то шеборшит, вроде подкрадывается. Сердце остановилось, ледяной ком прокатился по спине. Не помня себя, Василий взвыл чужим, волчьим голосом, глаза сами открылись так широко, точно захотели вылезти из глазниц. В лунном свете над ним склонился Спиридон.

Некоторое время оба молчали: Василий скрючился, сжался, онемел от предчувствия неминуемой беды. Спиридон замер, подался вперед, словно зверь, готовый к прыжку.

Чужая душа — потемки, кто знает, что тогда было на уме у Спиридона? Только он, наконец, распрямил спину, равнодушно сказал:

— Визжишь, баба? Не бойся, не стану о тебя мараться.

— Спиря, родной... Не губи, не бери греха на душу.

Спиридон махнул рукой и, ссутулясь, пошел в свой угол.

Утром двинулись дальше.

Вот так и наткнулись в тайге на заброшенную землянку, бог весть когда и кем построенную. До жилья от этого дикого места в любую сторону было не меньше пятидесяти верст. Перезимовать здесь — самое разлюбезное дело.

О том, что было тогда на сеновале, Спиридон и Василий больше не заговаривали, делали вид, будто ничего такого и не случалось. Только, разве можно совсем забыть ту ночь? В отношениях мужиков постоянно осязалась настороженность. Когда ложились спать, оба клали рядом с собой заряженные винтовки. Василий снимал с гвоздя, убирал под подушку офицерский кортик. Спали оба вполглаза...

Так и жили. Как два медведя в одной берлоге.

Спиридона не было. Не то, чтобы Василий, как говорится, все жданки поел или очень о нем тревожился, но все же частенько поглядывал на промерзшую дверь, заросшую густым лохматым куржаком. «Кто знает, — невесело думал Василий, — что с ним могло стрястись. Зверь встретится — не помилует... Поближе к весне — черт бы с ним, а так мне без него туго придется».

Время тянулось медленно — не поймешь, вечер еще или глухая ночь... Он опять принес дров, подкладывал в огонь по полену. Только выкинул из ствола патрон, как кто-то с силой рванул дверь. Коротких вздрогнул. В землянку, пригибаясь, чтобы не удариться о низкую притолоку, тяжело шагнул Спиридон, втащил за собой облако белого, холодного пара. Скинул полушубок, бросил на свой топчан, поставил к нему винтовку. Вынул из кармана обломок женской гребенки, расчесал бороду, взглянул на Василия, хрипло проговорил:

— Эка стерва, даже чаю не вскипятил.

Василий схватил со стола закопченный солдатский котелок, затоптался, морщась от боли в обмороженной ноге, торопливо забормотал:

— Сейчас, Спиря. Это я живой рукой.

Спиридон вышел наружу, принес тушу гурана, свалил с плеча в угол, на стол швырнул темную мороженую печенку — она звякнула, как железная.