Николя Бюри - Камень соблазна

Голова сома, раззявив к небу пасть, плавилась на угольях. Вернувшись, девица расставила ноги над останками сома и принялась греть свою пещерку. Это зрелище заворожило меня. Мохнатка, писающая в дыру ада! Сатана, плюющий в вертоград! Я побледнел и отошел. Другие вскоре присоединились ко мне.

Мы пошли в таверну, где клирики угостили нас молодым вином. Выйдя на улицу, Ги и еще кто-то сплясали на телеге, возившей сено. Очутившись с наступлением ночи на берегу Сены, мы расхохотались. Никогда еще я столько не бегал, не пользовался ногами, не отмахивал расстояний, не видел столько домов, не испытывал столько страха, столько не смеялся, не пил, не ел и не блевал. Пьяный, я едва держался на ногах. Ги обнял меня:

– Вот видишь, мы веселимся.

От пьянки у меня в памяти осталась череда жутких скорченных рож. Прошло три дня. Я ощущал себя больным, грязным и опозоренным. Я много спал, отчего чувствовал себя виноватым. Дал себе обещание корпеть над учебой еще усерднее, чем в Нуайоне, но подхваченный парижским вихрем постоянно откладывал момент примерки на себя устава коллегии Монтегю. Я бродил в поисках очагов знания и новых идей, которых, судя по всему, тут куры не клевали. Так однажды я завернул во двор харчевни «Золотая голова», где, как говорили, можно было познакомиться с суждениями в высшей степени отвлеченными. Под деревом сидел Матюрен Кордье и рассуждал, как и полагалось философу. Высокий, худой, сгорбленный, с поседевшими висками, лукавым взором и вкрадчивым голосом, он умело сплетал слова и полностью завладел вниманием своих молодых слушателей. Время от времени кто-нибудь из учеников поднимал палец. Обсуждали наилучшие способы распространения и изложения гуманистических идей. Я с интересом слушал речи Кордье. Он объяснял, что разговорный язык достоин Писания, что обсуждение лучше, чем зазубривание, позволяет вам проникнуться его духом; что поиски смысла возвышают людей. Столкнувшись с неизвестными мне прежде мыслями и манерой преподнесения знаний, я был изумлен и восхищен. Название «Похвала глупости» пробудило во мне любопытство. Что означала эта дерзость? Жерар всегда говорил мне, что надо учиться распознавать безумцев с первого взгляда, чтобы вычеркнуть их из нашего поля зрения, отправить их сходить с ума как можно дальше. Он уверенно заявлял, что в рейнских городах весь сброд, тех, чьи души пляшут под дудку лукавого, одержимых, пьяниц и уродов всех мастей, как благородных, так и нищих, сажают на лодки и корабли дураков, и те уносят несчастных в неведомые края, далеко, никто не знает куда. А так как их плавание длится вечно, они больше не искушают честных верующих своим лукавством. Я спросил, правда ли, что безумцы недостойны христианской любви. Жерар пояснил, что есть безумцы неисцелимые, сами призывающие к себе дьявола, и их надо отринуть, а есть те, которых изначально, с детства создали безумными, исковеркав им и тело и разум; эти обретаются при дворах, служат сеньорам или развлекают толпу на ярмарках. Про себя я отметил, что Париж кишит безумцами. В Писании ясно сказано, что число безумцев бесконечно. Возможно, те, что плывут с Севера, завершают свой путь на берегах Сены, в Париже, вбирающем в себя самый разношерстный люд.

Я протиснулся вперед и тихонько попросил у Кордье дозволения посещать его занятия. Весело взглянув на меня, он велел мне приходить в коллегию Ламарш, двери которой открыты для всех, без всяких рекомендаций. А этот дворик предназначался только для тех, кто уже постиг основы наук.

– Завтра в Ламарше. А теперь отдыхайте!

Я хотел блеснуть красноречием, но лишь пробормотал слова благодарности.

Спустя несколько дней я сидел в большом помещении в окружении двух десятков молодых и не очень молодых людей. Теснясь, кто на скамьях, кто на ящиках, они трудолюбиво записывали основные понятия риторики, которые излагал Кордье. Я слушал, поражаясь тому, что студенты позволяли себе болтать и вертеться. Кто-то ткнул меня локтем в бок. Мой сосед с заговорщическим видом протягивал мне клочок бумаги. То, что я увидел, привело меня в ужас. Кордье заметил мое смятение:

– Ковен, дайте мне листок! Похоже, он очень взволновал вас!

Вот я и провинился, подумал я, заливаясь краской.

Бумажка перешла к учителю. Это была гравюра. Папа, вставив свой член в лошадиную задницу, засасывал мужское достоинство какого-то короля.

Матюрен Кордье улыбнулся:

– Вот его святейшество Папа Климент VII в любимой позе… Да и король Франциск, похоже, в восторге от такого засоса.