Владимир Мукусев - Черная папка. История одного журналистского расследования

В тот день, который до сих пор снится мне в кошмарных снах, мы впервые увидели смерть на афганской земле. И много позже, в нашем фильме «Самолет из Кабула», мы пытались приоткрыть хотя бы краешек правды об «интернациональном долге» советских солдат. Я никогда потом не спрашивал Виктора, было ли ему страшно бежать по берегу обмелевшей реки, и думал ли он в тот момент об опасности, прыгая по камням и песку, а по сути – по минному полю воюющей страны. Наверное, как любой живой человек, он не мог не испытывать страха перед смертью, притаившейся среди желтых камней. Просто он умел гасить эти эмоции, потому что был обязан четко делать свою работу. И не раз еще потом во многих «горячих точках», на разных моих войнах, мне приходилось убеждаться: храбрый человек – не тот, кто не боится, а тот, кто умеет преодолевать свой страх…

Мы познакомились с Ногиным задолго до командировки в Афганистан, еще тогда, когда я только появился в Москве, придя работать на Центральное телевидение. Незадолго до этого я попал в поле зрения тогдашнего руководства Молодежной редакции ЦТ (став участником, а потом и лауреатом всесоюзного телевизионного конкурса «Салют, фестиваль!», посвященного Всемирному фестивалю молодежи и студентов на Кубе), и неожиданно для себя самого получил приглашение переехать из родного Ленинграда в столицу. Для инженера, выпускника Ленинградского электротехнического института связи имени Бонч-Бруевича (который мы все до сих пор любовно называем Бончем), чьим любимым хобби было придумывать и вести программы на Ленинградском ТВ, возможность по-настоящему связать свою жизнь с профессиональной телевизионной журналистикой, конечно, выглядела мечтой, которую упускать нельзя. И вот тогда-то, в 1978 году, я впервые оказался в кабинете Виктора Ногина, бывшего в ту пору секретарем комитета комсомола Гостелерадио.

Я приехал из Останкино на Пятницкую, 25, где размещалось все руководство Гостелерадио СССР, ради «важного» дела – встать на комсомольский учет. И, конечно, не мог не познакомиться с Виктором. Проговорили мы довольно долго, а когда прощались, Ногин заметил с улыбкой: «Ну, до встречи, будущий зам!..» Это была, конечно, шутка: мы виделись с ним первый раз в жизни. Но шутка эта как-то сразу определила порядок вещей: он старший товарищ, я – младший, я готов у него учиться, а он готов помогать мне. Так оно и случится в действительности: он и правда поможет не раз… Много позже я узнал, что Ногин – первоклассный журналист, закончивший Загребский университет и в совершенстве владевший несколькими языками, в том числе сербским и хорватским, – в ту пору очень переживал, что занимается «не своим делом», не корреспондентским ремеслом, а всей этой, как он говорил, «комсомольской галиматьей». Он переломит ситуацию и вернется еще в журналистику. Но кто бы знал тогда, что такое возвращение, в конечном счете, окажется для него роковым…

Кстати, в том, что я сумел-таки попасть на съемки в Афганистан, Витя Ногин тоже сыграл свою – и, возможно, главную – роль. Хотя до конца хитросплетения той истории мне так и неизвестны, я хорошо помню, как начиналась она лично для меня, внутри меня. Это было в Кремле, в фойе Дворца съездов – шел очередной Съезд комсомола, и мы, журналисты молодежной редакции ЦТ, работали на его освещении. К нам подводили для интервью молодых ребят со «знаковыми» для молодежной программы тех лет профессиями: вот доярка, вот космонавт, вот совсем юный учитель, а вот секретарь комитета комсомола из сельской глубинки… Но однажды передо мной появился молодой человек, который шел навстречу неуверенной, трудной походкой. Чуть настороженное лицо и орден Ленина на груди. Почему, за что? Если б Красной Звезды или Звезда Героя, еще можно бы было примерно прикинуть, а вот Ленина… Но тут мне шепнули: «Он недавно из Афганистана. Вы знаете, конечно, о чем с ним говорить», – и мне расхотелось гадать о том, как получил этот парень свой орден. Конечно, я знал, как вести такие беседы – был научен и проинструктирован. Но все правильные и нужные (а главное, разрешенные) вопросы невольно застряли у меня в горле.

Я, наверное, выглядел растерянным, потому что ни открыто сказать в репортаже о его подвиге – в чем бы он ни заключался, – ни задавать ему прямые вопросы о «выполнении интернационального долга» было совершенно немыслимо. Приходилось изобретать экивоки и реверансы, чтобы хотя бы иносказательно назвать героя героем, а войну – войной. Не первый раз я попадал в ситуацию, когда слова точно замерзали на языке. И, наверное, парень с высшей государственной наградой на груди точно уловил мое состояние, потому что пришел мне на помощь так же просто, как просто, по-видимому, делал на войне свою солдатскую работу. Худенький, небольшого росточка, совсем юный – с едва пробивающимися усами, – он застенчиво улыбнулся мне и сказал: «Вы не бойтесь, спрашивайте. Я знаю, что надо говорить. Я буду рассказывать про ограниченный контингент наших войск в Афганистане и про братскую помощь афганскому народу…».