Анна Берсенева - Ангел-хранитель

Но теперь, когда настала оттепель и выяснилось, что и стена эта не так уж нерушима, и отец его жив, Андрей не собирался делать вид, будто это его не касается. Он поехал бы в Сибирь немедленно, и только мамин сердечный приступ заставил его отложить поездку. А как только ей стало лучше, он намеревался осуществить задуманное.

Это следовало сделать как можно скорее, потому что заканчивались каникулы в Сорбонне, и его летний отпуск тоже заканчивался. Николь и вовсе уже вернулась в Париж: перерыв в командировках составлял у нее не более недели, и этот срок был исчерпан.

Размышляя таким образом, Андрей шел через Оборотневу пустошь от электрички к санаторию. Тропинка была неширока, и девушка, неожиданно появившаяся на ней, чуть не сбила его с ног.

– Оля! – узнав, окликнул он. – Ты куда?

Она не ответила – побежала дальше, но не к станции, а к деревне. Андрей проводил ее взглядом и понял, почему она выглядит необычно: одета по-дорожному, в руках чемодан, но при этом босиком. Это показалось ему таким странным, что он окликнул ее снова, а когда она даже не обернулась, то пошел вслед за ней. Наверняка ведь у нее что-то случилось, и может статься, что нужна его помощь.

Оля бежала быстро, но все же Андрей дошел до деревни почти одновременно с нею. И успел увидеть, как она вбегает в какой-то двор, поднимается на крыльцо, стучит кулаком в дверь, потом эта дверь открывается, и она входит в дом.

– У тебя туфли есть? – не здороваясь, спросила Оля.

Мать молча открыла шкаф и вынула оттуда туфли – растоптанные, без каблуков, да просто уродливые.

– Тебе великоваты будут, – сказала она. – Но других нет.

– Сойдут. – Оля надела туфли и все-таки не выдержала, упрекнула: – Даже не спросишь, что случилось.

– Не могу я тебя расспрашивать, – сказала мать.

– Почему?

– Это я Семену Борисовичу вещи из схованки принесла.

В зеленых – у Оли такие же – материнских глазах светилось какое-то совсем незнакомое чувство.

– Ну и что? – пожала плечами Оля.

– Даже не понимаешь, – усмехнулась та. – На дочь родную донесла, вот что.

– Ой, ладно! – поморщилась Оля. – Ты же не в милицию.

– Да, – кивнула мать. – На Семена Борисовича все переложила. Как тогда…

Оля не собиралась тратить время на ее сентиментальные воспоминания. Еще не хватало! Своего стыда достаточно.

– Денег займешь? – спросила она.

Так же молча, как туфли, мать достала из шкафа, из ящика в нем, деньги. Пачка была немаленькая, но разделять ее она не стала – отдала всю.

– Я верну, – сказала Оля.

– Не возвращай.

Оля видела: мать только старается говорить спокойно, а на самом деле сильно взволнована. Вернее, она не видела это, а чувствовала, потому что и с ней происходило то же самое.

– Мне чужого не надо, – фыркнула Оля. И тут же поняла, как глупо звучат эти слова после всего, что она натворила. – То есть… Я верну. – Она шмыгнула виновато носом. – И вообще! Я не сбежала! Дядя Семен сам меня отпустил. И нечего на меня осуждающе смотреть!

– Я – осуждающе? – невесело усмехнулась мать. – Нет, Олька. Я перед тобой и Темкой сильно виновата. Кошка так котят бросает, чуть подрастут. – Она отвернулась, помолчала, снова посмотрела Оле в глаза. – Но я за это сполна заплатила. Да какая теперь разница? – И добавила с тоской: – Был бы Степан жив, все у меня по-другому было бы. И у вас тоже.

– С чего по-другому? – пожала плечами Оля. – Что он тебе такого дал бы?

Из того, что она знала о своем погибшем на фронте отце, никак не следовало, что он мог бы переменить хоть материну, хоть ее жизнь. Сам в колхозе увяз, и их бы туда же.

– Любовь бы он мне дал, – сказала мать. – На всю жизнь любовь. А в любви и я другая была бы.

Никогда в жизни Оля не слышала от нее ни слов таких, ни чтобы она говорила таким голосом. Что на это ответить, она не знала. Молчание повисло в комнате.

– Скажи дяде Семену… – наконец проговорила Оля. – Ну, что я уехала.

– Куда?

– В Москву, – вздохнула Оля. – Попрошусь в общежитие, хоть и лето. Не здесь же теперь оставаться.

– А сама почему не скажешь?

– Стыдно потому что! Перед ним ужас как стыдно.

– А передо мной нет, – заметила мать.

– А ты сама такая.

Возразить той было нечего.

– Может, переночуешь? – предложила она.

– Нет, – покачала головой Оля. – На последнюю электричку успею.

– Прости меня, Олька, – сказала мать, когда она уже стояла в дверях. – Если можешь.

Оля замерла, потом медленно повернулась.

– Теперь – могу, – глядя матери в глаза, тихо проговорила она.