Анна Берсенева - Ангел-хранитель

Расстегнутая сумка и развязанный узел лежали на столе. Улыбался китайский дракончик, золотились лепестки розы.

– Вот так, Максим Валерьевич, – сказал Фамицкий.

– Нет, но вот же стерва! – сердито бросил Матвеев. – Молоко на губах не обсохло, а такое устроила!

– Помутнение разума, – пожал плечами Фамицкий.

Но Матвеева явно не устраивало такое определение.

– Ничего себе помутнение! – воскликнул он. – Дурак-дурак, а мыла не ест – знаете народную мудрость? Как ловко все обтяпала! Я вам не хотел говорить, а она же при первом разговоре под протокол мне заявила, что Лиза могла взять вещи со склада. И очки нацепила, когда к антиквару пошла! Ну, все хорошо, что хорошо кончается, – заключил он.

– Хорошо? – с горечью произнес Фамицкий.

– Для вас – да.

– А для Ольги?

– А Ольга получит, что заслужила, – отрезал Матвеев.

– Ей восемнацать лет, – напомнил Фамицкий.

– Совершеннолетняя, да, – кивнул Матвеев.

– Я другое имел в виду. Она девчонка еще. Может полностью перемениться. Поверьте мне как врачу: это химический процесс. Меняется с возрастом гормональный состав организма – и человек меняется. Иногда до полной неузнаваемости.

– Предлагаете, значит, преступницу пожалеть? – прищурился Матвеев. – В надежде, что у нее организм переменится? Интересное дело! А если она в своем химическом процессе убить кого-нибудь надумает? Тогда как? А?

– Мне нечего вам возразить, – помолчав, сказал Фамицкий. – Я одно понимаю: мы можем сейчас сломать Ольге жизнь. И будь оно хоть сто раз справедливо, принять это я не могу.

– А вот пусть посидит и перевоспитается.

– Тюрьма никого не воспитывает, – покачал головой Фамицкий. – Только ломает. Я же ее вырастил, Максим Валерьевич. Вот такую – я вырастил. – И заключил: – Поэтому будет справедливо мне и отвечать.

– За что? – не понял тот.

– За пропажу со склада.

– Вы это, Семен Борисович, бросьте, – рассердился Матвеев. – Пропажа – это когда само собой пропало и само собой нашлось. Тогда да, халатность руководства, выговор. Штраф, может. И то не вам, между прочим, а директору учреждения. Но тут какая же пропажа? Преступник имеется! Преступница, – уточнил он.

– Я вам сообщил об этой преступнице. И я прошу вас…

Открылась дверь. По тому, с каким лицом Вера вошла в кабинет, Семен понял, что она слышала их разговор.

– Лиза очнулась, – сказала она.

Максим вскочил и бросился к двери. Семен хотел выйти вслед за ним, но Вера удержала его.

– Это как следует понимать? – спросила она, когда торопливые шаги Матвеева стихли. – Ты хочешь, чтобы я отвечала за кражу вместо Ольги?

– Не ты, а я.

– Интересно, в каком качестве ты собираешься отвечать? Он все правильно сказал: за такие вещи отвечает не главврач, а директор. – Она была в крайнем возмущении. – Нет, просто уму непостижимо! Выгораживать эту дрянь!

– В ней есть червоточина, да, – твердо произнес Семен. – Но червоточина может затянуться, а может разрастись и уничтожить ее. Это сейчас решается, именно сейчас, вот в эти минуты, как же ты не понимаешь!

– Не понимаю! – крикнула Вера. – И понимать не хочу! Червоточина, видите ли! Ты мамашу ее тоже пожалел, и что? Она потом детей бросила ради… Сказать противно, ради чего! А яблочко от яблоньки недалеко падает.

– Надоели ваши пословицы! – взорвался Семен – Идите вы к черту со своей справедливостью бесчеловечной!

– Ах, какой человечный! Да тебе просто нравится добреньким быть! Собой любоваться!

– А ты… ты…

Неизвестно, что было бы сказано в следующую минуту, но тут дверь распахнулась и Максим ворвался в кабинет.

– Семен Борисович! – крикнул он. – Лиза опять…

– Что с ней? – испугалась Вера.

– То говорила, улыбалась, а теперь без сознания снова, – выдохнул Максим. – И как лед стала.

Когда все трое вбежали в палату, Лизины руки действительно были холодны, как лед – Семен и Вера убедились в этом, схватившись за правую и за левую одновременно. Но сознание к ней уже вернулось.

– Все в порядке, – сказал Семен. – Это может повторяться, но через несколько часов пройдет совсем. Надо только последить.

– Я послежу, – сказал Максим.

– А ночью… – начала было Вера.

– Я с ней побуду, – повторил он.

Когда Вера и Семен вышли, Максим сел на табуретку у Лизиной кровати и спросил:

– Плохо тебе?

– Мне хорошо. – Ее голос звучал едва слышно, но ясно. – Никогда так хорошо мне не было. Только…

– Что?

– В голове туман… Все плывет. И то одно выплывает, то другое… Причудливо… Только что – роза… Та, золотая. Как жалко, что она пропала! Какие странные мысли, странное состояние, прости…