Анна Берсенева - Ангел-хранитель

– Роза нашлась. – Максим взял ее руку, поднес к губам. – Не волнуйся. Все нашлось.

– Правда? – В еле слышном шепоте различима стала радость. – Ну конечно, правда. Ты же мне обещал, что все найдешь… Как хорошо… А у меня такая тяжесть на сердце была… Я знаю, Оля сказала, что это я взяла… Она не злая, Оля, ты не думай… Просто хочет быть счастливой, а как, не знает… Ее так жалко… Дядя Семен меня жалеет, а надо – Олю… Я говорю и засыпаю… Не обижайся…

Ее глаза закрылись, шепот затих.

– Я не обижаюсь, – сказал Максим. – Я тебя люблю.

Он понимал, что она его уже не слышит, иначе и не решился бы, может, это сказать. И поцеловать ее не решился бы, наверное, а так – наклонился и поцеловал в приоткрытые губы. И почувствовал, что она спит, не охвачена пугающим забытьем, а просто спит. Он улыбнулся, сел на пол рядом с кроватью и положил голову на Лизину ладонь.

Со стороны могло показаться, что он тоже спит. Но одна-единственная мысль не давала ему покоя и гнала его сон.

Максим вышел из главного корпуса утром таким ранним, что надеялся никого на своем пути не встретить. Лиза спала, и он собирался вернуться в ее палату раньше, чем она проснется.

Но закон подлости работал как часы: стоило Максиму спуститься с крыльца, как он увидел невысокого рыжего паренька, бредущего ему навстречу по аллее. За спиной у паренька был рюкзак, а вид у него был такой, словно он идет не к корпусу санатория, а к вражескому дзоту, который намерен закрыть собственным телом.

Быстро оглядевшись, Максим положил за куст шиповника узел, который нес в руке, и окликнул рыжего:

– Ты куда?

– Мне к следователю, – мрачно ответил тот. – Который вора ищет.

– Ну я следователь, – кивнул Максим. – Оперативник, точнее.

– Правду говорите?

По интонациям рыжего, по всему его простодушному лицу было понятно, что парень он – проще некуда.

Максим показал ему открытое удостоверение.

– Матвеев Максим Валерьевич, уголовный розыск, капитан, – прочитал тот. И, вдохнув поглубже, выпалил: – Товарищ капитан, я это… Ну, в общем, это я…

– Что – ты? – поторопил Максим. – Яснее выражайся. И быстрее.

– Василий я. Иваныч. Лютиков. Электрик. Вещи я со склада… взял. Которые пропали. Сокровища которые. – Он выдохнул и сказал: – Вот.

Все время этого сбивчивого монолога Максим вглядывался в Василия Ивановича Лютикова. Впрочем, даже если бы он слушал с закрытыми глазами, ситуация была бы ему понятна.

Что любовь делает, а! Интересно, с собой она его взяла склад обчищать или краденое потом попросила спрятать?

– Вы, может, думаете, что это Оля Кондратьева, – не дождавшись реакции капитана, сказал Василий Лютиков. – Только это не она, а я. Я ей предлагал… В смысле, я хотел признаться. Ну и вот… решился.

Ага, значит, уговаривал чертову девку признаться, а та ни в какую. Решил взять на себя.

– Ты, Василий Иваныч, не выпил часом? – поинтересовался Максим. – Ерунду городишь.

Он достал из-за куста узел и, положив на широкую лавочку, развязал. Сверкнули в ясных утренних лучах серебряные колокольчики, лепестки позолоченой розы…

– Не, не выпил, – машинально ответил Василий Лютиков. И, в полном потрясении глядя на розу, колокольчики и прочие коллекционные предметы, спросил: – А они откуда?

В краже не участвовал, значит – ясно же, что впервые все это видит. Зачем же девчонка ему вообще о краже рассказала в таком случае? А! Хотела, наверное, чтобы он антиквару вещи сдал по своему паспорту.

– От верблюда, – ответил Максим. – Документ какой-нибудь у тебя с собой?

– У меня все с собой, – ответил Василий, тряхнув рюкзаком.

Ну конечно, в тюрьму же шел. Ромео доморощенный!

– Понятым будешь, – распорядился Максим. – Протокол будем составлять. О подброшенных вещах. – Он заметил завхоза, идущего к главному корпусу по боковой аллее, и позвал: – Сергей Михалыч! Сюда идите.

– Елы-палы! – воскликнул завхоз, увидев лежащие на скатерти вещи. И, переведя взгляд на Василия Ивановича Лютикова, спросил: – Васька, что ль, покрал?

– Василий Иванович – понятой, – разъяснил Максим. – И вы тоже. Протокол составлять будем.

Сидя в темной комнате, Оля не то чтобы потеряла счет времени – все-таки видно было, что ночь сначала настала, а потом закончилась, и сменивший ее день был виден сквозь щели в ставнях, и наступивший вечер, – просто ей стало безразлично, как идет время. Посадят ее в тюрьму на день позже или раньше, какая разница?

Когда дверь открылась, она подумала, что это уборщица принесла ужин, как утром приносила завтрак. Завтрак стоял нетронутый – спазмы схватывали горло, как только Оля думала о еде. Она и о жизни своей не могла думать, не то что… Из ВГИКа, конечно, теперь выгонят, в Ангелове даже показываться стыдно, и как же она будет жить? А главное, зачем ей жизнь, в которой ее ожидают только тюрьма и позор? Оля вспомнила неделю, проведенную в детдоме, пока их с Темкой не забрал оттуда дядя Семен, и содрогнулась. А из тюрьмы ведь никто не заберет, никто!