Борис Тумасов - И быть роду Рюриковичей

В овраге из белого известняка, что рядом с капищем, пещеры — обиталища волхвов. Кудесников четверо, и никто из киевлян не мог сказать, когда они поселились здесь. Люди считали волхвов такими же древними, как и пещеры.

Входы в них прикрывали чёрные от времени дощатые двери, а густой кустарник, росший здесь в изобилии, делал входы невидимыми, и никто из непосвящённых не мог указать их.

Выбираясь из своих пещер, волхвы поднимались на Перунов холм, одетые в белые рубища, седые и косматые, разжигали жертвенный огонь и приносили дань Перуну. За всё воздавали хвалу кудесники. А Перун, медноголовое божество, сидел величественно, немигающе взирал на богатые подношения и требовал крови.

Много лет назад Перун принимал только человеческую жизнь, но теперь довольствовался кровью животного.

Как-то вместе с толпой пришёл на капище и Ивашка, а вскоре появился князь, с ним Лада и бояре. По толпе пронёсся шёпот:

— Признал Перуна, отрёкся от бога варяжского!

— Одному богу поклоняемся!

Горел огонь, и синие языки пламени лизали валуны, ограждавшие жертвенник. Главный кудесник воздел руки, принялся бормотать что-то невнятное. Потом всё громче и громче, реже и отрывистее. Это уже напоминало заклинание. Неожиданно набежала туча, а когда подвели жертвенного быка, пророкотал гром, далёкий, урчащий, и главный жрец распластался перед Перуном. Повалился и люд, убеждённый, что божество довольно жертвой...

Спустился Ивашка с холма в полдень, шёл по улице неторопко, по сторонам глазел: звон какие дома возводят, бревно к бревну подгоняют, выравнивают, крыши островерхие ставят, тёсом кроют — никакой ливень не страшен. Дом от дома, избу от избы отгораживают забором. И чем постройка лучше, тем ограда выше и надёжней от злых людей. За заборами псы лютые, не знающие цепей.

Вдруг Ивашка от удивления даже остановился: в трёх шагах от него девица идёт, и до того пригожая, что глаз не отвести. У девицы из-под цветастого восточного платка коса льняная до самого пояса, сарафан яркий, а на ногах красные лёгкие сапожки. Не простого рода, видать, девица, знатного. Ивашка не понял, как ноги сами за ней понесли. Но и она гридня приметила, голову гордо держит, знает себе цену.

Ивашка то обгонит девицу, то приотстанет, заглядывается на незнакомку. Белолика, а глаза что васильки полевые — синие, росой омытые.

Наконец осмелился, спросил:

— Как зовут тебя, красавица, и чья будешь?

У девицы на губах улыбка светлая:

— Зорькой зовут, а дочь я боярина Путши.

— Ух ты! — удивился Ивашка, а про себя подумал: «Как у такого неказистого боярина, обросшего волосами, словно пень мхом, могла родиться такая красавица, глаз не отведёшь?»

Пошли рядом молча. Ивашка от робости будто язык проглотил.

У самого боярского подворья Зорька поклонилась слегка, метнула на Ивашку лукавый взгляд и скрылась за воротами, сладко ранив душу гридня.

Давно, так давно это было, что Аюб счёт дням потерял, знал разве, какое время года. Определял по солнцу, которое проникало через решётку, высоко над головой закрывавшую яму, куда бросили Аюба, или по снегу, попадавшему в неё опять же через решётку.

Аюб не роптал и принимал свою судьбу как должное. Военачальник, погубивший воинов, — плохой военачальник.

Один раз в день стража приподнимала решётку, в яму бросали варёные кости с остатками мяса, лепёшку и ещё какие-то отходы от еды, опускали сосуд с водой, и решётка снова со стуком захлопывалась.

Сколько раз Аюб пытался окликнуть стражника, но тот не отвечал. Да и о чём станет говорить страж с живым трупом!

Аюб зарос, одежда на нём сгнила, и от нечистот тело воняло. Первое время он пытался думать о том, как случилось, что Олег разгадал его замысел. Верно, в стан к хазарам пробрался лазутчик, он и углядел, как Аюб увёл арсиев в низовье Днепра. Потом он решил, что лучше о том не гадать. К чему?

Чем дольше сидел Аюб в яме, тем чаще на память ему приходили детские годы, родное кочевье. Это было там, в степях Заитилья. Иногда их вежи подступали к самым Уральским горбам, где река быстрая, бурливая. Вспомнил Аюб старого деда, чья юрта стояла рядом с юртой отца. Этот старик плохо видел и слышал, из его рта текла слюна. Он молил небо о смерти, и мальчишка Аюб удивлялся такому желанию. Теперь он понимал старика и тоже просил небо о смерти. Зачем такая жизнь, как у него, Аюба? Жизнь тогда, когда человек летает соколом, наслаждается увиденным и любит женщин. Женщины приносят радость, они будоражат кровь и веселят человека, как хмельной кумыс или прекрасное вино. Но если мужчине женщина в тягость, такой мужчина не должен ходить по земле.