Борис Тумасов - И быть роду Рюриковичей

А Урхо с ушкуйниками добрался до самых верховьев земли новгородской. Здесь были леса с редкими полянами, острожки вольных людей и деревеньки с курными избами.

Передохнули ушкуйники и поплыли озером Нево в землю корелов. А когда начались морозы, срубили избу, принялись зверя промышлять. Урхо самым удачливым оказался, больше всех белки и соболя добыл.

Весело жили ушкуйники, нравилось лопарю: ни князя здесь, ни боярина, мяса вдосталь, возвратятся с охоты в избу, натопят жарко, поедят и просят Урхо рассказать о чём-нибудь, особенно о Киеве.

Лопарь говорить не охоч, однако иногда уступал, вспоминал печенежские набеги, хазар...

Однажды набрели ушкуйники на стойбище корелов — чумы, олени. Корелы гостей хорошо приняли, насытили, дали передохнуть в тепле. Отогрелись ушкуйники, а уходя, ограбили хозяев, забрали всю их пушнину. Удивился Урхо:

— Однако зверя в лесу мало? Зачем людишек обижать?

Посмеялись ушкуйники: забавный дед.

— Нам, лопарь, их добыча сгодится, а им она к чему?

Ушкуйники уходили, а Урхо присел у чума и отвернулся, будто не видел, что новгородцы покидают стойбище.

— Эй, старик, либо остаёшься? — в несколько голосов позвали они.

— Вы люд обижаете, — ответил Урхо.

Подождали ушкуйники да и махнули на лопаря рукой:

— Воля твоя, оставайся, коли так решил.

Для Ольги дни тянулись утомительно медленно. Но это в ожидании приезда великого князя. Когда же он появлялся в Предславине, время пролетало незаметно. Не успеет день начаться, как и темень наступает, пора Олегу в Киев уезжать.

И снова ждёт Ольга приезда Олега, и снова думы неотступные, ровно белки с дерева на дерево, скачут. То ей родной Плесков видится, хоромы отцовские, и она в своей горнице, и тогда сжимается сердце в волнении: ведь навсегда покинула их...

То об Игоре думает. Но чаще мысли о великом князе. Да что чаще, они о нём постоянно. Но для неё он не великий князь киевский, а человек, занявший в её сердце место, какое должно было бы принадлежать Игорю.

Ольга даже не могла ответить, когда это случилось. Вероятно, не враз, как, сказывают, бывает, а постепенно, по малой доле копилось и захватывало её. Чувство, с которым ей трудно теперь совладать...

И Ольга гадает, удастся ли ей сдерживать себя, не дать другим обнаружить, чем живёт её душа. Не догадывается ли о том он, великий князь?

По тому, как ведёт себя Олег, Ольга понимает: великий князь не замечает, что происходит в её сердце. Во всех его поступках она не видит, чтобы в его душе творилось то же, что и в её. Видно, она ему нравится, но не больше...

Так решает Ольга, и ей делается обидно: неужли она недостойна его любви? Ольга думает, что когда-нибудь сама скажет о том великому князю. Пусть его холодное сердце дрогнет.

При этой мысли Ольга улыбается. Она вспомнила услышанное от отца. Он говорил матери: «У нашей Ольги холодное сердце. Сколько рыцарей вокруг неё, но не вижу, чтобы кто-то тронул его».

На что мать ответила: «Сыщется тот, кто растопит в ней лёд...»

Видно, Олег и есть тот рыцарь, который разжёг огонь в её сердце.

От таких размышлений молодую княгиню в последнее время не отвлекали даже книги и ночь.

Ох как трудно бороться со своими чувствами, особенно если они не разделённые...

Покинула киевская дружина степь, и Мурзай вернул улус к гирлу [116] Гирло — разветвление русла в устье реки, её рукав (обычно о реках, впадающих в Азовское и Чёрное моря). Саркела. Собрались мурзы и беки в ханской юрте, пили хмельной кумыс, уговаривали хана откочевать к левобережью Днепра, но Мурзай только головой вертел:

— Впереди зима, а весной посмотрим. Или вы, мои мурзы и беки, испугались хазар и урусов?

Мурзы и беки степенно покачивали головами, разводили руками:

— А не договорятся ли хазары с урусами против орды?

На что Мурзай ответил насмешливо:

— Разве вы, мои советники, не знаете, что волк с рысью не уживутся в одном логове? Урусы помнят, как хазары разоряли их деревни. И у хаканбека память длинная, ему ли неведомо, сколько дани недополучил каганат? Нет, мы не станем спешить.

— Хе, пусть будет по-твоему, хан, — согласились мурзы и беки.

Мурзай хлопнул в ладоши, и тотчас рабы внесли блюдо с горой дымящегося горячим паром мяса, поставили посредине на ковёр, устилавший юрту. Засучив рукава халатов, все потянулись к блюду. Ели, обжигаясь. Но вот насытились, и тотчас, откинув полог, в юрту вступили музыканты и танцовщица, юная пленница из булгар. Музыка заиграла, и она, подняв руки, начала танец.