Владимир Зима - Исток

— Хорошо быть стратигом, — простодушно сказал Василий.

Спустя несколько минут за очередным поворотом дороги Василий увидел роскошную коляску лежащей на боку. Насмерть перепуганные служанки помогали своей госпоже выбраться из-под обломков.

Спешившиеся охранники суетливо собирали сундуки, короба и мешки с поклажей, разбросанные во все стороны, и фальшивыми голосами проклинали на чём свет стоит дурные дороги.

Василий натянул вожжи, останавливая быстрый бег каппадокийских жеребцов.

— Надеюсь, досадное происшествие не повлекло каких-либо серьёзных последствий? — осведомился Феофилакт у красавицы, отряхивавшей пыль со своих пышных нарядов.

— К счастью, нет! — обворожительно улыбнулась незнакомка.

— И вас, я вижу, ничуть не опечалила поломка столь дорогой и красивой коляски? — искренне удивился Феофилакт.

— Могло быть хуже! — беззаботно воскликнула женщина.

— Вашему оптимизму можно позавидовать, — любуясь ею, заметил Феофилакт.

— Ничто так не поднимает дух, как сознание избегнутого несчастья!.. А коляску я куплю себе другую, потому что эта колымага, по правде сказать, мне давно надоела.

Елена несмело заглянула в глаза отца, словно испрашивая его позволения, а затем любезно предложила потерпевшей дорожное крушение красавице воспользоваться её возком.

— Мы можем доставить вас до ближайшего постоялого двора... Новую коляску вы там себе не купите, но сможете отыскать кузнеца, который починит вашу, — сказал Феофилакт. — Впрочем, вы можете оставаться на месте...

— Я еду с вами! — поспешно воскликнула женщина, оперлась на руки служанок и легко взобралась на сиденье рядом с Еленой.

— К сожалению, для ваших служанок не найдётся места, — сказала Елена, словно извиняясь за небольшие размеры возка, в котором не было ни атласных подушек, ни скамеечки для прислуги.

— Не огорчайся, дитя моё! Девушки смогут поехать за нами верхом. А эти бездельники, — красавица пренебрежительно указала на охранников, — будут здесь дожидаться кузнеца...

Феофилакт подождал, пока служанки взберутся на лошадей, и махнул рукой Василию, повелевая трогаться.

Незнакомка завела разговор с Еленой, но говорила нарочно громко, словно желала, чтобы и Феофилакт, ехавший сбоку, принимал участие в досужей беседе.

— У тебя доброе сердце, дитя моё, однако я не стану немедленно благодарить тебя, ибо надеюсь, что когда-нибудь смогу достойно отплатить тебе за твою доброту... Ваше превосходительство, какие у вас прекрасные лошади! Я сама давно мечтала иметь каппадокийских жеребцов. Какие красавцы!.. У вас, должно быть, лучший выезд в Константинополе?

Феофилакт сдержанно кивнул в знак согласия.

— Как бы я желала когда-нибудь прокатиться на одном из этих красавцев верхом...

— Думаю, что это желание исполнить несложно, — сказал Феофилакт.

Поглядывая сбоку на беззаботно болтающих женщин, Феофилакт сравнил достоинства своей дочери и её случайной попутчицы и нашёл, что дорожная незнакомка действительно красива, но напоминает летнюю, пышно расцветшую розу, в то время как Елена представлялась нежным весенним бутоном. Цветение его было ещё впереди, но была надежда, что в пору расцвета он сможет затмить своей красотой все прочие цветы...

Однако дорожное происшествие лишь ненадолго оторвало протоспафария от собственных раздумий.

Всё последнее время Феофилакт жил с ощущением грядущей катастрофы. Более всего удручало государственного мужа то обстоятельство, что высшим сановникам Константинополя не было ясно то, что представлялось Феофилакту самоочевидным. Никого не тревожит дальнейшая судьба христианской империи, никому нет дела до вселенского распространения великой спасительной Идеи...

На служение великой империи должны быть направлены помыслы самых достойных, самых благородных и честных людей государства, но помыслы членов синклита не простирались дальше удовлетворения собственных капризов.

Всякий народ, согласуясь с велением времени, избирает для себя такие цели, которые соразмерны имеющимся у него средствам к их достижению. Высшая цель Ромейской империи — продвинуть во все стороны света свои границы, как можно шире распространять по миру свет христианской веры... И в этом был не только идейный смысл.

Для того чтобы ромейские риторы и философы могли уделять время совершенствованию своих умений, искусники и поэты могли целиком отдаваться своим занятиям, а политики и придворные могли без помех углубляться в изучение хитросплетения связей между отдельными людьми и государствами, — должны были существовать полчища послушных рабов, безропотно исполняющих самую трудную работу.